К открытию выставки «Ненавсегда. 1968–1985» в Третьяковке Weekend выбрал 12 книг о разных феноменах истории и культуры эпохи застоя
Семидесятые как предмет истории русской культуры
О.Г.И., 1998
Фото: О.Г.И
Фото: О.Г.И
Есть темп, с которым то, что еще недавно было просто прошлым, становится историей — заново открывается не только потомкам, но и уроженцам эпохи как объект — завершенное время, доступное для интерпретации. Классический пример — написанная в конце 1980-х книга «60-е: мир советского человека» Петра Вайля и Александра Гениса. Вышедший ровно через десять лет сборник «Семидесятые как предмет истории русской культуры», составленный филологом и политологом Кириллом Роговым, сыграл в чем-то схожую роль — научного открытия эпохи застоя. Авторами его были многие интеллектуальные звезды 1990-х, прежде всего — филологи семиотической школы: Вячеслав Иванов, Мариэтта Чудакова, Андрей Зорин и др. Во многом это был опыт культурологического самоанализа.
Алексей Юрчак
Это было навсегда, пока не кончилось
НЛО, 2014
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Книга Алексея Юрчака вышла по-английски в 2005 году, расширенная русскоязычная версия появилась через девять лет. Без ее упоминания не обходится ни один серьезный разговор об эпохе застоя (название выставки в Третьяковке — еще одно напоминание). В центре внимания Юрчака — не политическая история, не культурные поиски, но и не бытовая повседневность. Все это служит дополнительным материалом. Главным образом «Это было навсегда, пока не кончилось» — впечатляющее исследование человека «последнего советского поколения» как антропологического типа. Этот человек существует в парадоксальном модусе — в постоянном присутствии идеологии и в ускользании от нее, в сети бессмысленных общественных ритуалов и в частной невовлеченности, малодоступной в любую другую эпоху, в безвременье и ожидании конца.
Сюзанна Шаттенберг
Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны
РОССПЭН, 2018
Перевод: Валерий Брун-Цеховой
Фото: РОССПЭН
Фото: РОССПЭН
«Длинные семидесятые» неотделимы от биографии генсека-долгожителя, чье имя стало синонимом эпохи застоя. Долгое время самым авторитетным жизнеописанием Брежнева был вышедший в 2000-х жезээловский том журналиста Леонида Млечина. Недавняя книга немецкого историка Сюзанны Шаттенберг — исследование более взвешенное, претендующее на научную беспристрастность. Тем не менее оно наполнено неприкрытой симпатией к герою. В Брежневе привыкли видеть персонажа почти комического, консерватора-маразматика, противника любых перемен, упивающегося собственным мнимым величием. Шаттенберг рисует образ обаятельного человека, тонкого политика и первого советского лидера, для которого люди были действительно важнее идеологии. Она не идеализирует своего героя, но обнаруживает в нем многомерную и по-своему действительно трагическую фигуру.
Глеб Морев
Диссиденты
АСТ, 2017
Фото: АСТ
Фото: АСТ
В вопросе о том, какое реальное влияние на судьбу советского государства оказало правозащитное движение, есть разные мнения. Однако очевидно, что диссиденты стали одними из главных протагонистов истории застоя — именно как истории, нарратива. Они были его героями в прямом смысле. Сборник интервью Глеба Морева — самая заметная из новейших книг о советском инакомыслии. Среди его собеседников нет фигур первого ряда, но тем интереснее. Из-за того, что фокус сбит со звезд, можно узнать многое, что до того оставалось в тени,— и об устройстве движения, и о сознании его участников. За последние сорок лет диссиденты выглядели то триумфаторами, то проигравшими. Сейчас можно посмотреть на их историю чуть более отстраненно. Книга Морева ценна как раз таким взглядом из сегодняшнего дня.
Николай Митрохин
Русская партия
НЛО, 2003
Фото: НЛО
Фото: НЛО
На протяжении почти всей советской истории правая политика была постоянным соблазном левого проекта. Главный националистический поворот пришелся на позднесталинские годы, но именно в брежневский период консерватизм стал культурным мейнстримом. Книга Николая Митрохина — самое обстоятельное исследование этого феномена. Митрохин показывает, как из ряда парадоксальных союзов между верными сталинистами в Политбюро, молодыми комсомольцами, открывавшими для себя Ницше и философию Серебряного века, тайными монархистами, военными, диссидентами, писателями-деревенщиками, профессиональными борцами с сионизмом и защитниками древнерусских памятников возникало националистическое движение, которое в 1970-х стало называться «русской партией». С точки зрения анализа консервативной идеологии книга эта несколько прямолинейная, но зато читается как политический детектив.
Анна Иванова
Магазины «Березка»: парадоксы потребления в позднем СССР
НЛО, 2017
Фото: НЛО
Фото: НЛО
«Реальный социализм» был немного ближе к социализму идеальному, чем предыдущие периоды советской истории, и гораздо дальше от него. Функционирование экономики все меньше подчинялось идеологии и уступало прагматике, в СССР складывалось своеобразное общество потребления, возникало имущественное расслоение, а значит, и рынок дефицитных товаров. Анна Иванова рассматривает эти трансформации на примере работы одной институции — валютных магазинов. «Березки» удовлетворяли потребность государства в иностранной валюте, а элиты — в джинсах, магнитофонах и прочих объектах престижного потребления. Во многом они создавали позднесоветский средний класс, связывая в единую сеть дипломатов, артистов, воротил черного рынка, диссидентов и другие, обычно мало соприкасавшиеся между собой группы населения. Вроде бы посвященная узкой проблеме, книга Ивановой — одно из самых примечательных исследований позднесоветского общества за последние годы.
Эти странные семидесятые, или Потеря невинности
НЛО, 2010
Переломные восьмидесятые в неофициальном искусстве СССР
НЛО, 2014
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Из всех феноменов культуры застоя неофициальное искусство оказалось наиболее отрефлексированным. Во многом потому, что художники — прежде всего близкие к московскому концептуализму — сами были склонны к постоянному накоплению, систематизации и осмыслению архива, а также к написанию собственной истории, работе на «будущее» (знаменитый девиз Ильи Кабакова: «В будущее возьмут не всех»). Эти два тома, составленные Георгием Кизевальтером (также художником концептуалистского круга, одно время участником группы «Коллективные действия»), в каком-то смысле завершают многолетнюю коллективную работу. «Эти странные восьмидесятые» и «Переломные восьмидесятые» составляют несколько десятков бесед Кизевальтера с коллегами и друзьями: огромная мозаика сентиментальных воспоминаний, теоретических поисков и кропотливой реконструкции прошлого.
Михаил Берг
Литературократия
НЛО, 2000
Алексей Конаков
Вторая вненаходимая
Транслит, 2017
Фото: НЛО
Фото: ТрансЛит
Литературе андерграунда повезло гораздо меньше, чем искусству. Если вынести за скобки две-три мгновенно канонизированные фигуры (Бродский, Пригов, Ерофеев), она долгое время не интересовала ни филологов, ни философов. Существует несколько мемуарных книг (лучшая из них — «Контрольные отпечатки» Михаила Айзенберга) и совсем немного концептуальных исследований. Среди них «Литературократия» и «Вторая вненаходимая» — вероятно, самые примечательные. Их любопытно сравнить и почувствовать разницу во вкусах времени. Монография Михаила Берга — памятник русского постмодернизма 1990-х с его легким трикстерством и склонностью к иконоборчеству. Вопреки привычному образу подпольного автора как бессребреника, отказывающегося от гонки за успехом, Берг рассматривает андерграунд как систему разнообразных стратегий борьбы за власть, а чтение самиздата как своего рода престижное потребление. Алексей Конаков в своей крайне остроумной недавней книге тоже на свой лад изымает неофициальную словесность из ведомства традиционного литературоведения. Точнее, филология здесь сплавляется с анализом повседневных практик: устройство подпольных стихов и прозы вырастает из самой материи позднесоветского мира с его коммуналками, дефицитом, самодельной радиотехникой и т. д.
Веселые человечки: Культурные герои советского детства
НЛО, 2008
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Для многих брежневская эпоха — это прежде всего мир детства. В последние десятилетия советской власти сформировался канон детской культуры, актуальный до сих пор. Не позволяя вполне состояться взрослым людям, застой был эпохой не только вечных стариков, но и вечных детей. Или не совсем детей: неслучившихся взрослых, инфантильных старичков, полулюдей-полузверей, существ, лишенных дома и времени, но не унывающих. Такими были почти все персонажи советской детской культуры, от Чебурашки до Карлсона. Составленный Ильей Кукулиным, Марком Липовецким и Марией Майофис сборник «Веселые человечки» — самое вдумчивое исследование этого феномена: два десятка статей культурологов, филологов, киноведов и писателей о коте Леопольде, Винни-Пухе, Волке и Зайце, Электронике и прочих фигурантах советского детского пантеона.
Это было навсегда. 1968–1985
ГТГ, 2020
Фото: ГТГ
Фото: ГТГ
Изданный к выставке в Третьяковке каталог, помимо самих работ и экспликаций к ним, содержит небольшой сборник статей. Они не иллюстрируют содержание выставки, а представляют к ней контекст и вполне могут служить введением в современные исследования застоя. Куратор выставки Кирилл Светляков пишет о брежневской эпохе как русской версии раннего постмодерна, антрополог Сергей Ушакин — об идеологии позднесоветской модернистской мебели, историк Илья Будрайтскис — об этическом измерении милицейского детектива, критик Людмила Бредихина — о гендерном взгляде на застойное искусство. Само собой, есть здесь и новый текст Алексея Юрчака — о некрологе как жанре, дающем ключ к позднесоветскому ощущению времени.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram