Гийома Ронделе, профессора университета Монпелье и личного врача кардинала де Турнона, министра иностранных дел французского короля Франциска I, часто называют отцом-основателем науки ихтиологии, что не совсем верно. Основы ихтиологии в современном понимании этой науки были заложены два века спустя в трудах шведа Петруса Артеди. Но книга Ронделе действительно была очень популярной, причем не только в ученых кругах, выдержала несколько переизданий и еще долго служила справочником для зоологов, а современникам ее автор был знаком в образе веселого циника доктора Рондибилиса, одного из героев романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Гийом Ронделе, французский врач, зоолог и естествоиспытатель
Гийом Ронделе, французский врач, зоолог и естествоиспытатель
Сразу три ихтиолога
Строго говоря, первым ученым-ихтиологом был Аристотель. Он дал описание биологии и анатомии рыб, разделил их на хрящевых (акулы, скаты и осетровые) и костных (все остальные) и, главное, провел четкую границу между рыбами (дышат жабрами) и китами (дышат легкими). Но Аристотель слишком много всего знал и жил слишком давно, чтобы считать его научную картину мира современной. Нарождавшаяся в XVI веке новая наука была намерена открыть все заново. И так уж совпало, что в 1550-е годы вышли сразу три монографии о рыбах.
В 1551 году профессор Сорбонны Пьер Белон опубликовал «Естественную историю необычных морских рыб» (L’histoire naturelle des etranges poissons marins) с описанием 110 видов рыб. За ним в 1554 году начал публикацию «История водных животных» (Aquatilium animalium historia) с описанием 92 видов рыб Ипполит Сальвиани, весьма интересный и показательный типаж естествоиспытателя того времени. Он был домашним врачом у трех подряд римских пап: Юлия III, Марцелла II и Павла IV. Наверное, это вопиюще неполиткорректно, но невозможно не обратить внимание на то, что все эти трое пап продержались на Святом престоле недолго — от пяти лет до 21 дня — и скончались от разных болезней в далеко не преклонном даже по тем временам возрасте. И только следующий папа Пий IV наконец сменил главврача Ватикана, и Сальвиани, который прожил еще 20 лет, мог уже полностью посвятить себя науке ихтиологии.
На их фоне монография Гийома Ронделе «Libri de piscibus marinis, in quibus verae piscium effigies expressae sunt», опубликованная по частям в 1555–1556 годах, отличается гораздо большим объемом исследованного материала. Всего им было описано 244 вида морских животных, около 200 видов рыб и более полусотни видов медуз, ракообразных, моллюсков, червей, иглокожих, головоногих, рептилий (морских змей) и млекопитающих (китообразных и тюленей). Все они, как и в трудах Белона и Сальвиани, были подверстаны под категорию рыб, так что с современных позиций их труды были пособиями скорее по гидробиологии, а не ихтиологии.
Морские монстры
«Книга о морских рыбах» Ронделе, как уже сказано, переиздавалась несколько раз и послужила основным источником для позднейших ихтиологических компиляций швейцарского врача Конрада Геснера, издавшего в 1551–1587 годах многотомную «Историю животных» (Historiae animalium), которая включала том о рыбах. А также почти целиком была позаимствована болонским профессором Улиссом Альдрованди при написании им 800-страничного тома о рыбах «De piscibus libri», который вышел в 1613 году и вошел составной частью в его 17-томную «Естественную историю» (Storia Naturale).
Сегодня книги Ронделе, Белона, Сальвиани, Геснера и Альдрованди можно полистать в интернете. Все они написаны на латыни, так что читать их сможет далеко не каждый, но главное в них — иллюстрации — весьма выразительные гравюры, а подписи к ним может понять любой, кто хоть немного знает какой-нибудь из языков романской группы (французский, испанский, португальский, итальянский и даже молдавский). Эти гравюры стоят того, чтобы просто на них посмотреть, потому что помимо всем известных обитателей моря там есть множество монструозных созданий, какие не встретишь даже в офортах Гойи и на картинах Иеронима Босха.
Все эти морские чудовища кочуют из одной книги в другую, множатся в числе и соревнуются в вычурности облика. К классическому трио мифических морских созданий в книге Ронделе — морскому аббату, морскому монаху и морскому льву (по обличию вполне сухопутному африканскому льву, только с фонтаном воды из дыхала на загривке) — в трудах других ихтиологов XVI и XVII веков добавляются кошмарные орки (не Толкина, а Плиния Старшего), напоминающие кабана с щетиной и огромными клыками в нижней челюсти, морские обезьяны со скрюченными в предвкушении жертвы пальцами рук и ног, прочие чудовища, которые едва ли может породить «сон разума» в его чистом виде.
Если посмотреть на привычных мифических драконов внимательно, то мы увидим всего лишь масштабированную до размера легкомоторного самолета летучую мышь с мордой крокодила, не более того. Даже монстры-пришельцы из современных фильмов ужасов — это всего лишь увеличенные насекомые, чьи жвалы ротового аппарата действительно очень эффективное орудие перемалывания или высасывания жертвы, но дальше этого фантазия современного человека не идет. Гораздо более жуткое впечатление производит, например, гравюра мурены с безмятежным личиком человеческого младенца.
Откуда взялась такая кошмарная ихтиология? В эпоху Великих географических открытий, пик которой пришелся как раз на XVI и XVII века, океан таил намного больше загадок и тайн, чем столетия спустя,— человек ожидал здесь встретить нечто совершенно неведомое и ужасное. И простой моряк, и тем более ученый внутренне были готовы встретить в глубинах пока мало изведанного Мирового океана более ужасные гримасы природы, чем на суше, и видели их там, где мы с вами их просто не заметим или, заметив, объясним самым прозаическим образом.
Наверное, не надо забывать и о том, что началась Реформация. Рушились устои церкви, и потустороннее зло в разуме западноевропейского человека, в том числе и ученого — и, наверное, даже в первую очередь ученого,— было отнюдь не морально-этической абстракцией, а могло иметь вполне реальный облик, например в виде искаженных сатанинской силой божьих тварей из морской пучины. Нормой жизни была жестокость к инакомыслию, и неудивительно, что именно в это время из морских глубин на страницы научных монографий полезли невиданные монстры и уродцы. Мрачная фантазия у безвестных иллюстраторов монографий Ронделе, Белона, Сальвиани, Геснера и Альдрованди была явно сильнее, чем у Босха и Гойи.
Ихтиология становится наукой
Все вместе морские монстры составляли хотя и самую заметную, но весьма незначительную часть морской фауны, известной на то время науке. А известны ей были практически все те морские обитатели, что известны современным морских биологам. Только систематизированы они по нынешним меркам были неправильно, разложены не по тем полочкам в шкафу морской биологии, а потому трудно было уловить связь между очень разными на вид и по строению организмами моря и понять, кто от кого произошел. Но не сделано это было не по недомыслию ученых XVI века, а потому что самого шкафа для биологии еще не было — его сколотил Карл Линней только два века спустя в виде «Системы природы».
В ней нашлись персональные полки и ящики для рыб, китов, тюленей, медуз, моллюсков, омаров с лангустами… Словом, для всех обитателей моря нашлось свое место, даже для монстров и уродцев, каковые при более внимательном рассмотрении оказались не рыбами, а дельфинами, тюленями, каракатицами и т. д. Выполнил эту работу швед Петрус Артеди. Он был однокашником Линнея по Университету Уппсалы. Оба они уехали в Голландию, чтобы там получить степень доктора медицины, которая открывала путь к профессорской должности, а та, в свою очередь, давала средства для сравнительно безбедного занятия наукой.
Линней благодаря материальной помощи богатого тестя довольно быстро «остепенился». Артеди вспомоществования со стороны не имел, Линней представил его амстердамскому аптекарю Альбрехту Себе, который, выражаясь современным языком, владел фирмой-фармгигантом, производившей и продававшей лекарства по всей Западной Европе. Себа был ученым-любителем, собирал коллекции животных и гербарии и даже публиковал их описания в виде
научных монографий. Ему нужен был человек, который привел бы в порядок его коллекцию морских животных и заодно написал бы очередной том его монографии — на этот раз про рыб. Таким «научным негром» у него стал Петрус Артеди. Он подготовил рукопись в пяти частях, но передать ее работодателю в законченном виде, готовом к публикации, не успел, потому что утонул в одном из амстердамских каналов при невыясненных обстоятельствах. В конечном итоге его рукописи попали к Линнею, и он включил их в очередное издание своей «Системы природы». Так родилась наука ихтиология.
Золотой век ихтиологии
Далее ихтиологам оставалось ловить новые виды рыб и под очередными инвентарными номерами складывать их на отведенные им места на научном складе природы. Вся биология XVIII и первой половины XIX века работала на один-единственный мегасайенс-проект — инвентаризацию всего живого на Земле. Знать, что и сколько имеет в своем распоряжении человек, нужно было прежде всего для того, чтобы он мог это использовать в своих целях, либо просто изымая из природы нужную ему порцию животных и растений, либо повышая их продуктивность в искусственных условиях, но опять-таки для того, что утилизировать выращенное в своих целях.
Такая наука, как экология, появилась сравнительно поздно, когда стало предельно ясно, что природа не бездонная бочка, но и до сих пор, когда дело доходит до использования природных ресурсов, которые дают более или менее приличную норму прибыли, про экологию забывают, точнее, считают ее за вредную придурь ученых. Очень хорошо это можно видеть на примере рыбной отрасли. Она по-прежнему находится на первобытной стадии собирательства и охоты. Только 10–15% водных организмов, которые мы едим, производятся в аквакультуре, все остальное — вылов сетями, тралами, волочащимися по дну драгами. При этом 90% рыбы ловят сегодня в Мировом океане, и только 10% — это пресноводные виды.
Долгое время ихтиология была нацелена исключительно на то, чтобы опускать тралы глубже и ловить рыбы больше. В советскую «эпоху застоя», когда наша страна с переменным успехом соревновалась за первое место в рыболовстве с Японией, а остальные страны могли только издали наблюдать за гонкой мировых лидеров по уловам, на прилавках рыбных магазинов страны лежали антарктическая рыба нототения, сенегальский окунь пристипома и прочая по нынешним временам экзотика. В московском и ленинградском «Елисеевских» гастрономах и райкомовских распределителях можно было купить не только осетрину, но и бестера — гибрида белуги и стерляди, выведенного советскими ихтиологами и сочетавшего быстрый рост белуги и раннее созревание стерляди.
Отечественная наука ихтиология переживала золотой век, научные суда Минрыбхоза бороздили просторы Мирового океана в поисках новых районов промысла на тысячи миль от страны, ученые разрабатывали теорию динамики рыбного стада, чтобы — упаси боже! — не подорвать чрезмерным выловом стадо той же нототении. Чем тогда кормить страну по четвергам, когда во всех предприятиях общепита был «рыбный день»? Теперь это в прошлом, квоты на вылов рыбы и прочих гидробионтов теперь скорее предмет изучения совсем другой науки — криминологии. А ведь все начиналось почти полтысячи лет назад с «Книги о морских рыбах» Гийома Ронделе.
О пользе усердных занятий наукой
Про Ронделе теперь помнят разве что историки науки, хотя человеком он был неординарным. В своей альма-матер, университете города Монпелье, он после защиты диссертации был назначен проктором, то есть своего рода надсмотрщиком за поведением и успеваемостью студентов. История сохранила имя только одной жертвы его служебного рвения — Нострадамуса. Тот самый Нострадамус в бытность студентом-медиком в Монпелье публично издевался над профессией аптекаря, чем обижал студентов, выбравших эту специализацию, и профессоров, которые им преподавали. Это как если бы сейчас первокурсник Первого медицинского университета имени Сеченова затеял в ФБ или ВК травлю студентов и преподавателей университетского Института фармации, обвиняя их в никчемности.
Нострадамус был близок к отчислению, но Ронделе его все-таки пожалел и дал ему закончить университет. Как известно, в медицине Нострадамус не преуспел. Не преуспел в ней и другой выпускник университета Монпелье, однокашник Ронделе Франсуа Рабле. С последним у Ронделе сложились дружеские отношения, и годы спустя Рабле в третьем томе романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» вывел своего студенческого товарища в образе веселого циника доктора Рондибиса. Трудно сказать, чем занимались друзья в студенческие годы, но, судя по сентенциям Рондибилиса, прекрасный пол они явно не обходили стороной.
«Рога — естественное приложение к браку,— поучает Рондибис Панурга.— Не так неотступно следует за телом его тень, как рога за женатым. Если вы услышите, что про кого-нибудь говорят: “Он женат”, и при этом подумаете: “Значит, у него есть, или были, или будут, или могут быть рога”,— вас никто не сможет обвинить, что вы не умеете делать логические выводы». Бороться с необузданным женолюбием Рондибис предлагает пятью научными способами — от кастрации до беспробудного пьянства, но самым действенным из них он считает «усердные занятия наукой».
«Что это так, посмотрите на человека, чем-нибудь напряженно занимающегося: вы увидите, что все артерии его мозга натянуты, как тетива на луке, чтобы быстро снабжать его жизненными духами, достаточными для наполнения желудочков здравого смысла, воображения, понимания, рассуждения и решения, памяти и воспоминания… Так что у такого занятого наукой человека все естественные способности приостанавливаются, все внешние чувства прекращаются» — согласитесь, довольно необычное практическое приложение науки ихтиологии.