премьера балет
Накануне Рождества Парижская опера показывает ретроспективу балетов хореографов ХХ века — от известного в основном во Франции Мишеля Келемениса до всемирного классика Джорджа Баланчина. Озадаченная ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА попыталась раскрыть замысел составителей программы.
Обычно под Рождество в Palais Garnier подают "большую классику" — лучшее блюдо для семейных походов в театр. То, что современную хореографию наградили категорией A (как правило, она продается по тарифу B — снижением цен здесь стимулируют внимание публики к современным авторам) и поставили на столь почетное место в репертуаре, означает, что этой программе придается особое значение.
Корреспонденту Ъ предстояло уяснить, чем связаны акварельная математика постмодернистки Триши Браун (балет "Glacial Decoy", 1979), изощренный психологизм эротического дуэта Анжелена Прельжокажа ("Un trait d`union", 1989), актуальный опыт Мишеля Келемениса по сращиванию современного танца с классикой ("Павана", 1999) и светская красивость баланчинских "Liebeslieder Walzer" (1960).
Семиминутный номер Мишеля Келемениса у нас бы балетом не считался. Эта добротная актерская хореография, где экспрессивная достоверность характеров, свойственная современному танц-театру, остраняется пуантным танцем с облагороженными линиями адажио и вполне классическими поддержками. Любовный треугольник мастерски разыгран Нольвен Даниэль, Кадером Беларби и Вильфридом Ромоли: двое мужчин миролюбиво и самоотверженно завоевывают одну женщину, которая чрезвычайно тактично уходит от окончательного выбора. В финале один прижимает к сердцу ее ногу, другой — грудь, кому что ближе.
В балете американки Триши Браун — хореографини с темпераментом и интересами кабинетного ученого — главный интерес представляет сценография Роберта Раушенберга. Это беспрерывно меняющийся на заднике ряд черно-белых фотографий: от подштанников, сушашихся на веревках, до птичьих гнезд на телеграфных столбах. Немудреный балет на пятерых танцовщиц, одетых в плиссированные белоснежные хитоны a la Айседора, протекает в тишине. Девушки показываются из-за кулис, взмахивают руками и юбками, исчезают. Застрявшие на сцене проделывают нечто грациозное: ручки хоть и вытянуты в локтях, но не рубят наотмашь воздух, а так — регулируют воздушные потоки. Ножки хоть и косолапят по-современному, но по-балетному взмахивают рондами-батманами. Мизансцены выстроены с регулярностью маятника Фуко: девицы движутся строго линейно — одна исчезает в кулисе справа, тут же в кулисе слева появляется другая. Стало быть, непрерывная цепь бытия. Танцы, варьирующие от силы три комбинации, вскоре перестают держать внимание — картинки Раушенберга перехватывают инициативу. В этом, видимо, и заключалась идея хореографини: доходчиво объяснить людям, что равномерное движение жизни мы не замечаем, пока она не остановлена стоп-кадром искусства. Идея идеей, но 18 минут балета тянулись усыпляюще-нескончаемо: когда танцовщицы ненароком исчезли за кулисами, немногие зрители решились на облегченные аплодисменты, осознав, что это конец спектакля.
Свои "Liebeslieder Walzer" на два цикла вальсов Иоганна Брамса Джордж Баланчин поставил в 1960-м, когда уже мог позволить себе ставить что угодно. Четыре певца и две дамы, музицирующие в четыре руки, сопровождают светское вальсирование рафинированных пар. Парижская опера выделила для презентации "Liebeslieder Walzer" лучшие силы — восемь обоеполых этуалей нарядились во фраки, атласные декольтированные платья до пола и туфли на каблучках. Каждый старался "создать характер", пытаясь внести динамику в нескончаемую череду вальсов: кто-то ребячился, кто-то ревновал, кто-то тосковал, кто-то интриговал. Тщетно: принципиально бессюжетная хореография пресекала попытки всякого "очеловечивания" всех этих шене, па-марше, мини-кабриолей и прочих изящнейших декоративных штучек. Прекрасная скука часового светского раута должна была внушить зрителям уважение к собственной культурности. И внушила — финальные аплодисменты звучали с неоспоримым достоинством.
Явным (и отрадным) диссонансом в этой высококультурной, но мертвой программе выглядел 22-минутный мужской дуэт Анжелена Прельжокажа. "Un trait d`union" ("Дефис") сделан как видеофильм. Он и был фильмом, который 14 лет назад хореограф построил на крупных планах. Казалось, что эта история неразделенной любви, в которой один герой отчаянно отстаивает свое право на одиночество, а другой столь же неистово требует себе места в его жизни, не имеет шансов на сцене. Но спектакль, перенесенный на подмостки Парижской оперы, не потерял своего главного достоинства — ярости эротического поединка. В действии участвуют трое: он, его угловатое кожаное кресло (единственная собственность и символ личного пространства) и другой, то агрессор, то проситель. Лоран Илер, изысканный классик в ранге этуаль, был неузнаваемым в заношенной майке и штанах с пузырями на коленях: свое кресло он обнимал, поглаживал и обползал с напряженным сладострастием. Кряжистый Вильфрид Ромоли (в Парижской опере — первый танцовщик по званию и специалист contemporary по призванию) вторгался в его мир с напористостью полицейского. В этом 22-минутном любовном поединке побежденный то и дело превращался в победителя; магия воспаленных тел разрушалась стоп-кадрами психологических мизансцен; танец подчас оборачивался чистой акробатикой, но этот силовой напор вдруг становился удивительно наглядным выражением движений души.
Загадку, заданную составителями рождественской программы в Парижской опере, все-таки можно разгадать. Публике, уже достаточно просвещенной, предложены не "вехи", а вполне рутинные произведения ХХ века. Сюда зовут не удивляться, а просто смотреть. Никаких сенсаций, просто качественный танец. Зрителю предстоит перекусить популярным Келеменисом, вздремнуть на наукообразном балете Триши Браун, встряхнуться на Прельжокаже и умиротвориться на Баланчине. Все рождественские удовольствия — от нарядной елки до пережаренной индейки, от сюрпризов в чулке до глубоко личных рефлексий по поводу упущенных возможностей в уходящем году — включает в себя эта программа. Публика так и покидает театр — обнадеженная и озадаченная одновременно.