|
Принцип датский |
 |
| В Христиании три желтых солнца светят каждому |
Этот упрямый город-самовольник не раз пытались прикрыть, принимая всевозможные постановления и резолюции, но всегда оказывалось, что убить Христианию в одночасье нельзя. На этот раз правительство действует хитрее: обитателей будут медленно, но верно выживать с облюбованного ими места в центре датской столицы, заставляя поступаться основными принципами и прелестями свободной жизни — бесконтрольным существованием, отсутствием в мини-государстве полиции и освобождением от квартплаты.
Закручивая гайки, власти рассчитывают вынудить жителей коммуны бросить пропахшие гашишем гнезда и начать переоборудование лакомого куска земли престижного района в гигантскую зону развлечений. Так что весьма вероятно, что эта зима может стать последней в истории альтернативного мини-государства.
Собакам — собачья жизнь
Под забором сидела гигантская сгорбленная крыса и жрала кусок дохлой вороны. Мы только что вошли в Христианию через боковые ворота и, миновав флажок с тремя желтыми солнцами, символизирующий свободу для всех, как будто покинули ухоженную классически открыточную Данию, оказавшись, как сначала почудилось, в гигантском запущенном детском городке, оборудованном невменяемым архитектором-дальтоником. Смесь самых невероятных форм, красок и запахов действовала ошеломляюще, успокаивала только почти полная тишина.
Я полез за фотоаппаратом.
— Э-э, слышь, ты! — вежливо сказал Кристер.— Тут нельзя фотографировать и колоться.
— А что будет?
— Да ничего... Просто нельзя. Если шприц найдут наши, больше сюда ни в жизнь не войдешь, а если полиция обнаружит, нашим будет плохо. Такое условие: травку курим, но тяжелые наркотики ни-ни. А ты что, потерпеть не можешь?
— Да я, собственно, насчет фотоаппарата...
— А! Это совсем нельзя. Мы тут вроде дома, расслабляемся... А ты чего хотел бы снять?
— Да вот крысу...
— Хм-м... Да, хорошая крыса. В большом городе таких нет, даже не ищи. Я одну у дворца видел: некрасивая такая, больная, наверное.
Нашу беседу с интересом слушали два щетинистых мужика на ободранной завалинке и, похоже, были не прочь присоединиться. В этот момент к крысе стремительно метнулся грязный шерстяной комок, отдаленно напоминающий скотчтерьера. Крыса закричала, пошла возня.
— Собака сожрет крысу,— сказал один из сидящих.
— Нет,— ответил второй,— не успеет. Смотри!
Откуда ни возьмись на первую собаку сзади налетела вторая,
 |
| Фото: СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ |
| Лжеконоплю в клумбах христианцы выращивают для того, чтобы разыгрывать полицию |
— Жри, жри крысу! Не выпускай! — кричал один терьерихе.
— Давай, покажи, какой ты парень! — подбадривал второй рыжего пса.
Неторопливо подошли еще человек пять и тоже стали глядеть на недоеденную ворону, недодушенную крысу и собачью свадьбу. Кристер поздоровался с одним из зевак.
— Из Москвы,— сказал он, показывая на меня.— Знает по-датски. Удивляется. У них, как везде, собаки только на веревках, свободы не знают. Объясняю ему, что у нас и люди, и животные имеют право жить как хотят.
— А если Христиании придет конец?
— Да ну, об этом думать... Сколько раз уже в нас прицеливались... Людям-то ладно, а собакам плохо будет: у нас уже какое поколение свободных! Придется их на природу везти, может, по хуторам.
Кристер вздохнул, оторвался от зрелища, и мы медленно тронулись в путь. Впрочем, быстро здесь никто и не ходит, движение осуществляется размеренно, плавно, без суеты. С одной стороны тянулось старое кирпичное здание барачного типа, разрисованное надписями, пацификами и кривыми рожами, дальше пестрели разноцветными картинками стены странных грязноватых домиков и сарайчиков. Клумба-лодочка была засажена поникшей от холода подозрительного вида лохматой травкой с острыми листочками.
— Это случайно не каннабис?
— Ха! Это мы полицейских дразним: если кто-то из них появляется, всех сразу оповещают — у нас наблюдатели с мобильниками у входов. А травка очень похожа на настоящую, она тут много где на улицах торчит. Кто из полицейских плохо разбирается,тот ловится: начинает, как идиот, ее выщипывать. Весело! А выращиваем мы совсем другое и не на улицах — такое растение вроде мха, ему и света мало надо. Галлюциногенная плесень. Соберешь, посушишь и кури.
— А почему полиция приходит?
— Ну если у них акция. Бывает, ищут, кто беженцев из других стран прячет, или насчет героина кто-нибудь стукнет — и пошли обыски. Сейчас это постоянно: выживают нас отсюда.
— Не сопротивляетесь?
— А как же! Вот недавно такая драка была, когда к одним тут с обыском нагрянули. У нас, конечно, есть служба защиты — отряд такой. Они и бьются.
 |
| Фото: СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ |
| Велосипед в Христиании — основное средство транспортировки, торговли и передвижения |
Выживать Христианию стали давно, можно сказать, с самого ее основания. Появилась она на свет вполне революционно: в 1970 году, на волне европейских студенческих волнений, молодые датчане захватили старые пустые казармы и склады на территории, покинутой военными базы. Стычки с полицией окончились победой захватчиков: тогда общественное мнение было на стороне тех, кто так или иначе боролся с системой. Засевшие в кирпичных стенах неформалы объявили, что собираются жить сами по себе, ничего не требуя от государства, но ничего ему и не давая. В качестве временного компромисса власти пошли на социальный эксперимент, надеясь, что долго в холодных голых стенах бунтари не выдержат. Но эксперимент неожиданно затянулся. Первые христианцы спешно утеплялись, перековывая железные бочки на обогреватели, налаживали водопровод и канализацию, открыли общую баню. На территории в 36 га, обнесенной оградой, стали, как грибы, расти всевозможные строения — казенных домов уже не хватало. Кто только сюда не ехал! Одних привлекала возможность жить впроголодь (на подножном корму) и не платить за жилье, других — близость к торговцам марихуаной и право беспрепятственно раскуривать косячки, трубки и кальяны со смолистой травкой, третьих — иллюзия полной свободы, гарантированной местным самоуправлением, и необязательность подчинения общим датским законам. Выборное правление свободного города призвано руководить экономикой крошечного государства, разбирать конфликты и следить за тем, чтобы не нарушались местные табу. Запрещено здесь применение насилия, торговля недвижимостью, ношение оружия и распространение тяжелых наркотиков. Интересно, что жизнь в Христиании и до сих пор протекает довольно спокойно: драки с применением холодного оружия крайне редки, убийств практически не случается. Назван свободный город был по имени копенгагенского района Христиансхавна, окрещенного так в честь короля Христиана IV.
В 1973 году город было решено быстренько сковырнуть с датской почвы, однако творчески одаренные жители, прославившие общину концертами и спектаклями, тотчас устроили властям веселую жизнь. Во время широкомасштабного театрализованного действа защитники Христиании ввели в заблуждение копенгагенцев, объявив, что это войска НАТО захватывают объекты датской столицы (в Копенгагене как раз проходил саммит НАТО). Еще два года после этого казармщики жили спокойно, они только согласились платить за электричество. На живописной территории, включающей лесопарк, начали работать всевозможные мастерские, магазинчики и кафе. Многие популярные рок-группы продавали свои альбомы и перечисляли деньги в помощь Христиании. Было создано "Воинство радуги" — люди различных занятий носили одежду определенного цвета: красные отвечали за связь с внешним миром, синие занимались внутренней политикой и т. д. Свои цвета были у производственников, кующих и выпиливающих для сограждан полезные вещи, кормильцев, занимающихся продуктами питания, и тех, кто работал в яслях и детсаду. Правительство наметило было окончание эксперимента к весне 1976-го, но на активные действия не решилось: община постоянно была на виду, всеми силами привлекая к себе международное внимание. Так оно и шло дальше: власти давили — Христиания устраивала всевозможные яркие акции — закрытие откладывалось. Одним из аргументов за сохранение эксперимента становится ориентация свободного города на экологическую чистоту: многократное использование воды, переработку мусора, выбор альтернативных источников энергии. В 1995 году было построено первое уникальное здание — дом с солнечными батареями и биотуалетом. Концерты, шоу и выставки привлекали народ со всего мира. Среди христианцев появились совсем уж необычные жители: пара долларовых миллионеров-неформалов, вписавшихся в общий стиль, несколько политиков высшего эшелона, ставших защитниками свободного города на парламентском уровне, и даже... живописная группа гренландских эскимосов, обычно с трудом приживающихся в городских условиях. Под флагом трех солнц безудержно плодились дети: получая государственное пособие на трех-четырех отпрысков, родители могли не заботиться о пропитании. До сих пор ребятишки и собаки остаются основными легальными статьями дохода христианцев (на содержание псов безработные получают по $200 в месяц "с хвоста"). Ни собак, ни малышей здесь не утруждают воспитанием, придирками, замечаниями и соблюдением режима. Приходит время, сажают детишек в приделанные к велосипедам ящики, вывозят за ограду в большой мир и отдают учиться, благо школы в Дании бесплатные.
В объятиях Марии-Хуаны
Прогулка по Христиании продолжалась. Мы медленно плыли через волны запахов: из вросшего в землю домика с распахнутой дверью несло жирной жареной рыбой, от кривого заваленного пустыми ящиками палисадника тянуло свиными шашлыками, мальчик, усевшись на дорожке, ел хлеб, макая его в поставленную на землю пластиковую плошку с кетчупом. Центр Христиании — узкая и грязная, напоминающая восточную улица Толкачей, или Пушер-стрит. На подходе к ней — круглая площадь с вполне невинными ларьками, торгующими сопутствующим товаром: мундштуками, кальянами, трубками и тысячами прочих полезных для курильщика гашиша мелочей. Мой провожатый присаживается на корточки и спокойно ждет, пока я поговорю с продавцами, двое из которых неожиданно разрешают сделать снимок для России. Правда, стоит посмотреть в видоискатель, и объект меняется, как в кукольном театре: с прилавка моментально исчезает какой-то плоский ящичек, а торговцы дружно приседают, скрываясь с глаз долой, но и на том спасибо. Пряча камеру под курткой, тихо бреду за гидом к сердцу города, вот уже 30 лет неустанно гоняющему по Христиании темную кровь, имеющую десятки имен: марихуана, анаша, кадур, сено, план... Стебель конопли с острыми листьями стал символом Христиании, и сейчас его изображение встречается повсюду, как и сама конопля во всевозможных видах. По обе стороны улочки с невысокими домами тянутся ларьки, продавцы не зазывают посетителей и не рекламируют товар: те, кто сюда приходит, знакомы с рынком. Косячки, сложенные в аккуратные поленницы, абсолютно одинаковы у всех торговцев, как будто свернуты одной профессиональной рукой. Торфяного цвета прессованные гашишные плитки разных сортов лежат на чистых картонках, средняя цена — 90 датских крон за грамм. Народ разговаривает негромко, все при деле. Захожу за ларек и пытаюсь из-за угла сделать снимок. Тотчас сзади на плечо мягко ложится чья-то рука, а объектив фотоаппарата резко едет вверх, в небо. Успеваю щелкнуть затвором — в кадр попадают две девчонки, сидящие на подоконнике второго этажа, свесив ноги над улицей.
— Не надо больше,— ласково говорит высоченный африканец, обнимая меня за шею нежно и крепко.— Камера у тебя хорошая, дорогая — побереги...
Снова выхожу на улицу, где терпеливо дожидается Кристер. Голова идет кругом от становящегося тошнотворным запаха: в комнатках-коробках некоторых лавочек, отгороженных от прилавков шторами, явно идет большой перекур. Увлекшись изучением цен, я чуть не сбиваю крошечную грязную девочку в летних сандаликах, которая обнимается с нечесаной собакой. Еще одно дитя, посасывая пепси, важно проезжает мимо на влекомой папой тачке. Толкачи проходят, и Кристер заговорщицки кивает: пошли, дескать, налево. Вслед за ним я захожу в какой-то домик, у входа, скрестив руки на груди, стоит мрачный дядька, мы проходим темными сенями и останавливаемся у плотно закрытой обшарпанной двери.
— Много не говори! — предупреждает меня Кристер и впихивает в помещение. Закашлявшись, я замираю на месте. Видимость в дыму и полумраке почти нулевая. Кристер подталкивает в спину, приходится продвигаться почти на ощупь. На стульях, креслах, подстилках развалились люди, каждый на своей стадии и в своем мире. По счастью, на нас вроде бы никто не обращает внимания: один тихо напевает, другой смеется, третий, не мигая, смотрит в потолок.
— Кристер, ему не плохо?
— Нет-нет, еще нет.
— Иди, иди сюда,— слышится шепот, и кто-то неожиданно манит меня к себе. Раздвигаю сизые, как занавески, клубы дыма — я, кажется, им весь пронизан, набираю даже в складки одежды — и подхожу к курильщику. Ба, да это дама... Малиновая шерстяная юбка, короткий приталенный жакет — как из фильма про старую жизнь.
— Я знаю! — шепчет она жарко.— Надо ждать коня. Не уходи, садись, я тебя помню. Я Мария!..
"Смешанная гашишно-никотиновая интоксикация",— отчетливо встают перед глазами слова из прочитанной когда-то брошюры.
Меж тем женщина поднимается, обнимает меня и старается засунуть мне в рот теплый мундштук.
— Хорошо тебе? Я Мария...
Мне плохо. Я человек, испорченный отечественной "Явой" и банальными литературными ассоциациями. Интересно, Шерлок Холмс посещал такие вот заведения? Голова "едет", но неожиданно я вспоминаю, что в Мексике волшебную травку ласково величали женскими именами — Роса-Мария, Мария-Хуана. Отсюда ведь и пошло одно из названий...
— Мария, куда пойдешь, если отсюда выгонят?
— Меня не выгонят. За мной приедет конь, и я на нем уеду-у.
Кто-то тихо тянет меня за руку — слава богу, Кристер. Как во сне, высвобождаюсь из объятий Марии, глажу на прощанье ее жесткие черные волосы, отдаю темный мундштук. Уже на улице обнаруживаю, что в руках у меня дамская шпилька для волос — старая, довоенная, коричневая.
Как стать миллионером
Как хорошо, что Кристер не спешит! Бреду за ним к берегу пролива, разглядывая домики. Один дом, как парник, весь из стекла — может, экологический? А вот кривая хижина с тремя печными трубами — жуткий самострой. У самой воды полукруглые палатки, веревки между ними, сушится белье.
— А сюда, вот в этот желтый, можно зайти,— предлагает Кристер,— у меня тут друг живет. Его сейчас нет, в Голландию за товаром поехал, но вот ключи.
Сразу за порогом, без коридора, большая светлая комната, где есть все: кровать, два стола, диван, телевизор, печка, плита, морозильная камера, вешалки для одежды. На полках неожиданно много книг: сказки, Фолкнер, Достоевский, Стриндберг. Чистые тряпичные дорожки на деревянном полу. Подсвечник из коряги.
— Давно твой друг тут?
— Да с десяток лет.
— Куда же он денется, если Христиании не станет?
— Мир большой... Может, в Голландию переедет. А вообще нас насильно не погонят. Кто хочет, сможет остаться, только это будет уже обычный Копенгаген — живи как все и не высовывайся.
Заботливо полив какого-то зеленого уродца в цветочном горшке, Кристер ведет меня опять наружу. После посещения курилки воздух все еще кажется чистейшим, пронзительно холодным. Вокруг продолжается жизнь. У гигантского металлического ящика с решетками кучка людей. Они сторонятся, давая мне подойти ближе. Девушка в толстенном свитере-самовязе выуживает из контейнера спортивную шапочку:
— Хочешь, бери! Как раз будет.
— Общественная одежда,— объясняет Кристер.— Можно выбирать что нравится. В магазине покупать — только природе вредить.
Пытаюсь проникнуть в неожиданный виток экологического сознания.
— Чтобы произвести вещь, надо использовать энергию: надо сначала сделать материю, потом кнопки, пуговицы и "молнии", сшить и обработать, а потом еще и утилизовать,— втолковывает гид.— Сколько отходов, сколько ядов и фабричных выбросов, а озоновая дыра увеличивается! Да сейчас уже существует столько шмоток, что на три поколения хватит, хоть каждый день меняй. Вот что такое современная мода, например? Это способ сделать из нас зомби и раскрутить по полной. Каждый год новое направление — все старое на помойку; производство работает, как сумасшедшее,— торгашам выгода, а ты все, что заработал, за барахло отдаешь. А мебель, а машины? Тьфу. Здесь на все это никто не смотрит. У нас легче всего миллионером стать: трать копейки на овощи да на рис, а больше ничего не покупай — на кой?
— А работать-то где?
— Это уж кому что. Вот, к примеру, художником или скульптором, или музыкантом — у нас таких много. Или печки там, камины всякие продавать. Велосипедная мастерская у нас есть.
Велосипеды "Made in Christiania" и впрямь известны на всю Европу. Громоздкие с виду, но легкие на ходу, они стали основным видом передвижения в городе. Огромные ящики, приделанные к супермашинам, служат и багажниками, и детскими колясками, и экипажем для перевозки животных, и лотками торговцев. Делают их вручную всего по пять-шесть великов в месяц, но стоят они очень дорого: от $400 до $1 тыс.
— А торговля травкой — доходное дело?
— Еще бы! Но тут все непросто.
— Ну да, Христианию обычно представляют таким хипповским раем, где даже торговать гашишем и марихуаной можно запросто,— спокойно, безопасно... Если уж всему этому действительно придет конец, признайся: неужели никто не "крышует", не следит за порядком?
— Я-то вообще не в бизнесе. А ты слышал, вот в 1996-м у нас беспорядки были? Да-а. Вот тогда нас и отбили хозяева. Кстати, они, кажись, и в Москве победили, а Питер отдали...
— Что-о? Дососался дури!
— Ха! Ты чего? Я ж после операции, легкое чикнули, только никто не знает. Курю теперь обычный бленд — просто табак покупаю и самокрутки делаю. А что ты завелся-то? Не знал, что в Москве Hells Angels обосновываются? А Bandidos в Санкт-Петербурге?
— Ты имеешь в виду мотоциклетные клубы?
— Ну да, кого ж еще? У нас это все долго тянулось, потом у Bandidos главаря прикончили, на том все и успокоилось.
— Так это Hells Angels вас защищают?
— Ну да. Обычная система. Не сами члены клуба бьются, конечно, а кандидаты, суппортеры. Иногда полицейские пытаются с облавой сунуться, так сюда уже через 20 минут ополчение подтягивается. Работают под христианцев, но на самом деле все со стороны, мотоциклисты переодетые.
— Значит, и мытари есть? Сколько с торговцев берут?
— Раз в день обход делают. С тех, кто на Пушер-стрит стоит,— 200 датских крон в час, или $25, цена божеская. Но к нам, обычным жителям, это отношения не имеет. А вот ты знаешь, что у нас нет проституции? Вообще нет, не бывает! Наши женщины за такое денег не берут, это позор. Наше общество все-таки чище, чем то, которое за стенами...
Холод прихватывал все сильней. На 35 га территории дымили трубы, где-то неподалеку репетировали музыканты. В кафе "Лунный рыбак" нам налили по чашке крепкого сладкого кофе, у одного из столиков, возле которого и яблоку негде было упасть, тотчас спрессовались завсегдатаи, умудрившись освободить для нас сантиметров тридцать столешницы. В заведении крепко пахло смесью табака и смолистой травки, народ жевал бутерброды, играл в шахматы и нарды, гонял бильярдные шары, вполголоса рассказывал новости. От стойки в нашу сторону, не торопясь, двигался грязноватый парень с темно-русыми волосами-сосульками. Он показывал всем что-то, неразличимое в дымном воздухе. Люди смотрели, качали головами. Кристер пихнул меня в бок:
— О! Это ж твое. Эй, приятель, давай сюда!
И парень положил на мою чашку мой же кошелек.
— Ты вещи свои не разбрасывай,— назидательно сказал мне пожилой сосед по столику, глядя как я прячу в карман забытый при покупке кофе бумажник.— У нас-то ничего, а за стеной, в Копенгагене, мигом сопрут. Это ж объединенная Европа, за ней только смотри.
Похоже, полторы тысячи населения Христиании совсем не готовы раствориться в большом мире, прихватив с собой отсюда по старенькому пацифику на ремешке и плитке на десять перекуров.