Ярмарка Non/fiction, проходящая сейчас в ЦДХ,— по сути, книжный магазин, и идут туда за покупками, а не посмотреть. Однако если ее все-таки воспринимать как выставку, то тогда перед нами демонстрация сортов интеллектуальных продуктов, которыми обладает сегодня Россия. Они делятся на четыре типа.
Во-первых, образцы позднесоветской гуманитарной мысли, которые бронзовеют до состояния государственных памятников. Переиздания Юрия Лотмана или Владимира Топорова торжественностью формата и весом уравниваются со сталинскими изданиями классиков русской литературы. Во-вторых, переводы и переиздания переводов, причем здесь — неявная зависимость от первого типа. Издаются те авторы, на которых ссылаются госпамятники: Леви-Стросс, Леви-Брюль, Марк Блок, Фернан Бродель и т. д. Чем меньше ссылаются, тем меньше формат и хуже переплет. В-третьих, продолжения академических исследований по истории или филологии, что-нибудь вроде "Древностей закукуйского кургана", которые если и содержат в себе какую-то мысль за пределами публикации и классификации фактов, то тоже восходящую к наследию госпамятников. И в-четвертых, совсем классика — вроде Ницше и Шпенглера.Это демонстрация грандиозной победы структуралистов-шестидесятников. Но где, собственно, современная гуманитарная мысль? Такое ощущение, что на все происходящее мы продолжаем смотреть из Лотмана, хотя мира, в котором формировался его взгляд, уже совсем нет. Гуманитарная мысль, как известно, есть проекция современности в опыт (в прошлое истории, литературы, философии), и кажется, что сегодня мы заняты проекцией в прошлое прошлого же. Что отчасти естественно, ибо современность не то чтобы невнятна, но скорее бедновата смыслами. Что, право же, за смысл, что бандитов сменило ФСБ, пусть даже это сравнительно неплохо сформулировано в последнем романе Пелевина? Что тут проецировать в историю Рима или Средних веков?
Роль оптики современности для российской гуманитарной мысли последние лет десять выполняли французские и офранцуженные интеллектуалы (тоже, кстати сказать, влияние позднесоветского структурализма). Но очередные их переводы словно специально предприняты для доказательства замыленности этого взгляда. Валерий Анашвили издал спецвыпуск журнала "Логос" — книгу "Война", которую можно обнаружить на двух-трех стендах ярмарки Non/fiction. В ней Жан Бодрийар и Жак Деррида, Славой Жижек и Юрген Хабермас доказывают нам, что США глубоко не правы. Прямо-таки оторопь берет от таких откровений (я имею в виду не их соответствие истине, а их тонкость и глубину). Я помню, как-то в школе на уроке "государства и права" наш учитель, доказывая порочность политического устройства США, заявил: "Характерно, что в сенате США среди 102 сенаторов нет ни одного честного человека". Его, кстати, и звали каким-то безумным в русском контексте франкофонным именем Луи Луевич Иванов, и только сейчас я с гордостью понимаю, что учился у настоящего французского интеллектуала.
Просто по аналогии с книгой "Война" — спецвыпуск "Русского журнала", книга "Война и школа". Там есть наживка — статья Френсиса Фукуямы "Началась ли история опять?". Тезис Фукуямы о "конце истории" был, наверное, самой цитируемой реакцией на крах коммунистического мира. Он заявил в 1990 году, что с крахом коммунизма противоположность либерализму исчезает и, стало быть, история заканчивается. Всем страшно интересно узнать, не появилось ли либерализму новой противоположности в виде исламского фундаментализма и не началась ли в этой связи история опять. Сразу стоит сказать, что наживка эта ложная, статья пустая. Фукуяма, основываясь на сугубой предрасположенности шейхов к буржуазной роскоши, доказывает нам, что на самом деле они, лидеры арабского мира, очень любят и западный образ жизни, что у них нет фундаментальных отличий от западной системы ценностей, так что это никакая не противоположность, а неприятность, и история не началась. С тем же успехом можно было сказать, что коммунизм не есть противоположность либерализму, основываясь на засвидетельствованной Александром Галичем любви председателей обкомов и райкомов к виргинскому табаку. Но книга, к полному удивлению читающего, говорит исключительно о современности.
Об интеллектуальном движении наших неоконсерваторов — о Михаиле Ремизове, Ярославе Шимове, Ирине Лукьяновой, Модесте Колерове и, разумеется, Александре Дугине — можно прочесть и услышать множество неприятных вещей, а их связь с Глебом Павловским и вовсе непростительна в глазах интеллигенции. Действительно, господин Павловский, доказывающий в этом сборнике, что Владимир Путин есть лицо "экзистенциально проснувшееся", производит, скажем так, спорное впечатление, хотя, согласитесь, забавно, что к президенту можно подлизываться и в этих терминах.
Но при этом целиком, подряд, сборник мастерски сделан (составитель тот же, Валерий Анашвили, вместе с бывшим главным редактором "Неприкосновенного запаса" Андреем Курилкиным). Статья о Чечне. Статья о пиратах XVII века. Сначала вообще не понимаешь, при чем тут пираты. Вдруг оказывается, что вся историография о пиратах — те же левые интеллектуалы, что они в этой истории про "Остров сокровищ" воспроизводят весь набор топосов левой риторики, задействованный в защите Басаева и Саддама Хусейна.
Но главное, конечно, тексты о делах современных. Тема — приватизация войны. На место войн, которые ведут государства — с массами пехоты, артиллерии, мирным договором в конце и госграницей, как символом мира, приходит частная война, когда один Рембо есть боевая единица, сравнимая с полком. В результате — другая идеология (война не до мира, но навсегда), другая география (не в центре мира с четкими границами, но на окраине, где государство "не устоялось"), другое финансирование (контрабанда, наркотики, спецслужбы), другие действия (теракт). Это анализ Герфрида Мюнклера, далее за ним — Модест Колеров, который показывает, что вся южная граница России — сплошь зона "неустоявшегося государства" и место потенциального действия такой войны. Тем прелестнее на этом фоне осмысление пиратов как борцов за свободу и счастье всего человечества. Ты мгновенно видишь, как левые интеллектуалы мажут потому, что в упор не видят своего предмета, принимая Рембо за Троцкого.
По аналогии с войной не есть ли перед нами случай "приватизации мысли"? Главное ощущение от этого сборника — того, что это мысль живая — проистекает из ее непринадлежности ни к каким большим армиям мыслителей. Это не структуралисты, не левые интеллектуалы, не сотрудники академических институтов, они не зачарованы большими мифами государства, империи, справедливости, конца истории. Они видят то, что невозможно углядеть оптикой прошлого опыта. И именно поэтому интересно взглянуть на происходящее их глазами.