выставка живопись
Во Франкфурте в музее Штедель проходит выставка, посвященная женскому ню в искусстве модерна. Она называется "Обнажена!". Среди обнаженных животов, спин, бедер и прочих частей тела бродил специально для Ъ обозреватель "Домового" АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Среди столь обильно показанной наготы бродишь поначалу как ошпаренный. От Гогена и Матисса до Шиле, Модильяни, Пикассо — во Франкфурте представлены все классики и все тела, худые и толстые, розовые и белые, аппетитные и какие-то бестелесные. Есть здесь и работы авторов так называемого второго ряда — вроде Гюстава Кайботта или входящего ныне в моду датчанина Вильхельма Хаммерсхоя (1864-1916), чьи недавние ретроспективы в парижском д`Орсе и нью-йоркском Метрополитен-музее вызвали настоящий ажиотаж.
Организаторы постарались по части стен — перекрасили их в невозможно яркие цвета экспрессионизма, отчего и без того ожидаемая острота восприятия усилилась многократно. Но главным шоком на выставке оказывается, собственно, даже не обилие обнаженного, а какая-то полная неэротичность происходящего. По размышлению понимаешь, что так и должно было быть. Рисуя обнаженные тела, художники, в конце концов, решали массу задач, причем редко когда целью их был сознательный эпатаж. Можно скорее говорить о революции в системе живописного образования в начале прошлого века.
Профессиональные модели позировали теперь не только на протяжении часа в 12 позах, предложенных еще Дидро, но меняли положение тела через каждые 15 минут (как в парижской академии Жюлиана), затем через 10, а затем и вовсе через 5. Из-за скорости письма на выходе получался совершенно другой рисунок, чем в привычной академической школе. Впрочем, классические статуарные позы вскоре тоже приелись, равно как и привычка следовать шаблонам в передаче цвета кожи (тут были громадные различия между мюнхенскими академиями и, скажем, "северным" стилем). Но к позам "некондиционным" мало кто был готов уже из моделей. Свободы и раскрепощенности художники могли ждать лишь от собственных подруг и жен, чтобы добиться неприличных в рамках тогдашней морали положений тела.
Эта свобода скрещенья рук и ног совпала с общим веянием времени, связанным и с эмансипацией, и с новым взглядом на гигиену, и с поэтизацией обнаженного тела в быту. От нового нижнего белья до моды танцевать обнаженными в альпийских горах — контекст нового взгляда на тело широк. Впрочем, не все современники подозревали об этом контексте. И потому австрийца Эгона Шиле, автора раскрепощенных изображений молодых тел, преследовали не только власти за растление юных натурщиц, но и отцы-крестьяне последних, недовольные этой самой раскрепощенностью.
Видимо, чтобы подчеркнуть этот принципиально несексуальный взгляд на жизнь, кураторы выставки завершили ее двумя совершенно антиэстетическими работами — видеоинсталляцией польской художницы Катаржины Козыры "Баня" и фотографией "#14" парижанки Софи Ристельхюбер, хранящейся сейчас в лондонском музее Альберта и Виктории. Козыра запечатлела в настоящей венгерской бане (причем, говорят, скрытой камерой, из-за чего вышел скандал) тела — огромные, чаще всего старческие, обрюзгшие, с отвислыми животами и грудями. Поначалу они вызывают отвращение, зато потом едва ли не симпатию: может, это и есть женская красота, может, таковой надо женщину любить, все остальное — миф и насилие над природой? Огромная фотография Ристельхюбер, висящая в противоположном от "Бани" углу выставки, показывает женщину с прооперированным позвоночником. Тянущийся сквозь изящную спину огромный уродливый шрам напоминает о кратковременности, хрупкости человеческого представления о красоте.
Впрочем, в свете того, что предстояло пережить человечеству в ХХ столетии с его привычкой обращать все живое в пепел и прах эти многочисленные попытки начала века запечатлеть тело в оттенках и вариациях выглядят как предварительное прощание, как подведение итогов задолго до того, как они наступили.