Директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ Андрей Яковлев о том, как и почему конкуренция приводит человечество к неизбежности кооперации.
Директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ Андрей Яковлев
Фото: Предоставлено ВШЭ
Директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ Андрей Яковлев
Фото: Предоставлено ВШЭ
Однако тезис о необходимости сочетания конкуренции и кооперации касается не только экономики. Он имеет широкие последствия для социального развития, которые мы наблюдаем сейчас и будем наблюдать в будущем. В этом контексте для меня лично важными были работы советского академика-математика Никиты Моисеева. Широкую известность он получил в середине 1980-х годов, когда вместе со своими сотрудниками рассчитал эффект «ядерной зимы», что подтолкнуло США и СССР к реальным процессам разоружения. Моисеев много занимался проблемами взаимоотношения природы и общества, моделированием влияния человека на стабильность биосферы, анализом процессов социальной самоорганизации.
Его аргументы сводились к тому, что с точки зрения развития живых организмов конкуренция всегда была одним из ключевых механизмов эволюции. При этом особенность человека как вида заключалась в том, что он побеждал в конкуренции с другими видами живых существ за счет способности к кооперации, которая многократно усиливала его возможности в противостоянии с природой. Однако по мере победы человека над природой все большую роль в развитии стала приобретать конкуренция между людьми.
Конкуренция между племенами, а затем между государствами вела к освоению новых территорий и изобретению новых технологий, при этом речь шла не только об изменениях в производственных процессах, но также об инновациях в способах ведения войны или организации общества. В этой конкуренции всегда были выигравшие и проигравшие. Множество государств и целых цивилизаций исчезли в результате конкуренции, и подчас мы почти ничего не знаем о них, потому что, как известно, историю пишут победители. Тем не менее в течение столетий сам факт существования в разных частях земного шара разных моделей организации экономики и общества служил стимулом для развития.
Эта ситуация реально изменилась в конце XIX — начале XX веков, когда либеральный капитализм стал доминирующей моделью организации экономики и общества. При этом в рамках первой волны глобализации резко возросли взаимосвязи между основными государствами мира и одновременно обострилась борьба между развитыми странами за доступ к ресурсам. Конкуренция за ресурсы и контроль над колониями стали реальными экономическими причинами Первой мировой войны, которая поначалу воспринималась политическими и бизнес-элитами как «выгодное предприятие». Однако в реальности война превратилась в социальную катастрофу, которая стоила миллионов жизней и обрушила старые модели общественного устройства в России, Германии, Австро-Венгрии, Турции.
На этих руинах в России возникла альтернативная модель, опиравшаяся на плановую экономику и совершенно иные формы организации политической жизни. Но это была не единственная альтернатива либеральному капитализму в Европе. Другая модель — это фашизм, причем не немецкий, а итальянский. Именно при Муссолини в Италии возникли госкорпорации, которые просуществовали несколько десятилетий и усилиями которых в значительной мере были созданы инфраструктура и тяжелая промышленность.
Тем не менее элитам развитых стран потребовался еще один шок — в виде Великой депрессии 1929–1933 годов. Только на фоне этого кризиса, объективно порожденного неограниченной конкуренцией между экономическими агентами в отсутствие госрегулирования, политические и бизнес-элиты в развитых странах стали осознавать, что они могут потерять все, и задумались об изменении модели. Одним из следствий этого стал «новый курс» Франклина Рузвельта с программами социальных гарантий, финансированием общественных работ и регулированием крупных секторов экономики.
Иными словами, неограниченная конкуренция начала ХХ века, стимулировавшая технологическое развитие и экономический рост, породила очень сильные негативные внешние эффекты, что во всем мире привело к росту вмешательства государства в экономику, ограничившему конкуренцию. Тем не менее сохранялась системная конкуренция между советским плановым хозяйством и рыночной экономикой, включая борьбу за влияние в третьем мире. Эта конкуренцию мы проиграли, потому что плановая экономика могла решать такие задачи, как победа в войне, создание атомной бомбы или запуск космической программы, но оказалась неэффективной в производстве продовольствия и потребительских товаров для обычных людей.
Недолгий период монополярного мира, возникшего после распада СССР в 1991 году, сменился конкуренцией между американской моделью либерального капитализма и китайской моделью госкапитализма. Однако принципиальное отличие от ситуации начала или середины ХХ века заключается в том, что эти две модели тесно связаны друг с другом и при этом охватывают весь мир. И резкие движения противоборствующих игроков могут вести к ощутимым негативным последствиям для всех остальных стран.
Но во всем этом есть еще одна существенная и при этом не до конца осознаваемая проблема, связанная не с политикой, а с окружающей средой в широком смысле. Поскольку человек победил природу, его никто не может ограничить. В результате уже в 2018 году мы прошли точку, когда объем потребляемых нами природных ресурсов стал превышать то, что планета в состоянии сама воспроизвести.
Эта проблема порождена ростом благосостояния и многолетним экономическим ростом, которые стали возможны благодаря конкуренции. Но решение этой проблемы невозможно без кооперации, причем не между отдельными людьми, а между государствами. Однако в сегодняшнем мире государствами управляют элиты, которые по-прежнему рассчитывают, что благодаря своим активам или политическому влиянию при наступлении «часа Х» они успеют на свой персональный ковчег. В логике моделей Нэша такая некооперативная стратегия ведет к плохому равновесию, которое чревато наступлением «конца истории» — не в терминах Фрэнсиса Фукуямы, а в реальности.