премьера театр
В Центре имени Мейерхольда показали спектакль "Персы" по трагедии Эсхила. Постановку осуществил знаменитый греческий режиссер и общественный деятель, президент Международного комитета театральных олимпиад ТЕОДОРОС ТЕРЗОПУЛОС. О трагедиях и об олимпийском будущем его расспросил РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
— Почему вы предложили именно "Персов" Эсхила? Это одна из самых первых пьес мирового репертуара. Среди античных трагедий есть вещи гораздо более мощного звучания.
— Потому что в "Персах" виднее изначальные принципы трагедии как жанра. А поскольку я ставлю учебный спектакль, то важно преподать именно базовые вещи. Скажем, в "Вакханках" Еврипида, которые я несколько раз ставил, главное состояние — экстаз. А в "Персах" — плач. Здесь все выражено очень прямо, очень непосредственно и конкретно, эмоции ничем не скрыты и не затушеваны никакой психологией. Только рифма и голос. Актеры должны думать о концентрации тела, а не о сюжете.
— У вас в спектакле играют актеры и режиссеры, которые учатся в Центре имени Мейерхольда. В их подходе к работе есть разница?
— У режиссеров всегда есть свои собственные идеи, поэтому они больше спорят. У них логика сильнее чувства и сильнее тела. Но мы все равно нашли общий язык.
— В трагедии идет речь о войне, о разгроме персов греками, о поражении. Неужели вы не вкладывали в постановку никакого актуального политического содержания?
— Я никогда не использую декораций. Никогда. Тело и пространство, больше ничего. С самого первого моего спектакля.
— Еще свет...
— Конечно! Свет, тела актеров и несколько объектов, больше ничего. Политика? Я не собирался критиковать войну. Сейчас все кому не лень ставят спектакли против бедности, против войны в Ираке, против глобализации. Мне это не интересно. Я хочу показать, как актер может плакать, открывать глаза, открывать рот, как он умеет заряжать своей энергией пространство, как умеет реагировать. Если хотите, в этом и есть политическое содержание, потому что политики очень боятся энергии народа, прямой и внятной реакции на их действия. Мне не важно, что на сцене азиаты-персы, которые проиграли европейцам-грекам. Мне важно, что на сцене — проигравшие, потерянные люди, которые выражают свое отчаяние. Мне важно проникнуться их состоянием. В общем-то, это в известном смысле тоже политика.
— В России редко удаются античные трагедии: все-таки традиции психологического реализма дают о себе знать. Вы надеетесь, что можно переломать привычки?
— Это очень интересная проблема. По-моему, когда трагедии начинают играть в психологических традициях, речь просто идет о коммерческом театре. В трагедиях невидимый бог находится вне людей, и люди ведут с ним диалог, а в обычной буржуазной драме бога нет вообще, есть семейные проблемы, ежедневные взаимоотношения людей и т. д. Конечно, режиссер может трактовать роль бога в трагедии как угодно: на месте бога можно представлять себе Джорджа Буша, можно Мейерхольда, можно вашего личного врага или, наоборот, кумира. Но конфликт между человеком и богом все равно сохраняется. В античных трагедиях конфликт, так сказать, вертикальный, а в современной драме — горизонтальный. В драме вы все время ходите по кругу и никогда не приближаетесь к сути.
— Вы для приближения к сути используете минимум средств, за месяц делаете спектакль-упражнение. Разве процесс познания основ бытия не требует более длительной работы?
— Трагедия вообще минималистское искусство. Как и Беккет, если говорить о более близкой к нам драматургии. Поэтому, кстати, у Беккета так много общего с античной трагедией.
— Ну, некоторые исследователи и в драмах Чехова находят аналогии с трагедиями...
— В известном смысле они правы. Потому что у Чехова всегда присутствует вопрос: зачем мы живем и в чем смысл этого мира? Но ведь и базовый вопрос трагедии тот же самый.
— А современную драматургию вы не ставите?
— Мне это не интересно. Лучше я буду заниматься Беккетом, Достоевским, античными трагедиями. Жизнь слишком коротка. Зачем мне вся эта туалетная драматургия про подростков, про shopping and fucking? По-моему, кстати, повальное увлечение новой драмой в Европе уже сходит на нет.
— Вы несколько раз ставили спектакли для Аллы Демидовой, и она продолжает их играть. У вас есть какие-то совместные планы на будущее?
— У нас в театре "Аттис", которым я руковожу, есть квартира, где она обычно живет, когда приезжает в Афины. Но даже когда она в Москве, мы так и говорим — "квартира Аллы". Ее очень любят зрители в Греции, к ней относятся как к живому сокровищу. Поэтому у нас всегда есть планы.
— А каково будущее театральной олимпиады? Московскую зрители и профессионалы до сих пор забыть не могут.
— Она была огромная! Слишком огромная. Я понимаю, что это было очень важно для Москвы, для зрителей. И уличная программа, которую придумал Слава Полунин, была потрясающая. Но впредь мы, театральный олимпийский комитет, хотим больше сосредоточиться на образовательных программах, на экспериментальном театре. Именно эти принципы лежали в основе театральных олимпиад, когда мы только начинали их проводить.
— И где пройдет следующая олимпиада?
— Мы долго обсуждали все наши возможности. Следующая олимпиада должна состояться в Сан-Пауло, в Бразилии. Но до того еще будет театральная программа в рамках спортивной Олимпиады будущего года в Афинах.