Посмотрев «Встречу с Горбачевым» — фильм, составленный из трех бесед великого Вернера Херцога с 88-летним Михаилом Горбачевым, последним Генеральным секретарем КПСС, первым и последним президентом СССР, поклонники режиссера обречены испытать разочарование, считает кинообозреватель газеты «Коммерсантъ» Михаил Трофименков.
Кадр из фильма. Вернер Херцог беседует с Михаилом Горбачевым
Фото: Werner Herzog Filmproduktion
Кадр из фильма. Вернер Херцог беседует с Михаилом Горбачевым
Фото: Werner Herzog Filmproduktion
Разочарованы должны быть и русские зрители, приученные за последние пару десятилетий к тому, что история не объективный процесс, а дешевый детектив, состоящий из тайн, заговоров и скандалов. Не говоря уже о том, что, наверное, для большинства этих зрителей Горбачев — безусловно отрицательная фигура, разрушитель Советского Союза, с дистанции времени все более кажущегося светлой «страной детства». Парадокс в том, что короткое правление Горбачева (1985–1991) как раз дает основания для конспирологических конструкций. Слишком стремителен был переход от многообещающей «перестройки» Советского Союза к его катастрофическому распаду. Слишком много неясностей остается в истории попытки государственного переворота в августе 1991 года. Слишком много подробностей борьбы Горбачева — сначала с «консерваторами» в советском руководстве, а затем с радикальным разрушителем СССР Борисом Ельциным — не раскрыты и вряд ли будут раскрыты.
Однако ждать от Горбачева откровений и разоблачений наивно. Этому мешает владение искусством аппаратных интриг, не освоив которое он не вознесся бы во главу великой страны, и партийной риторикой, позволяющей, произнеся много слов, ничего не сказать по существу. Мешает и образ Горбачева, который сложился в глазах человечества и которому он — как любая мировая звезда — обязан соответствовать. И, наконец, мешает возраст заглавного героя: в 90 лет все минувшие триумфы и падения должны казаться мирской суетой.
Тем не менее для Херцога беседы с Горбачевым безусловно имели некий высший смысл, и понять, в чем этот смысл, можно, только встав на точку зрения самого Херцога. А в данном случае он выступил в двойной ипостаси: Горбачев интересен ему и как режиссеру, и как немцу.
Как ни удивительно, тот Горбачев, который предстает на экране,— благородный, вполне буржуазный патриарх, не способный удержаться от слез при воспоминании о покойной жене Раисе,— идеально встраивается в галерею безумцев, которую Херцог создает на экране уже полвека. Герои его игровых фильмов, будь то конкистадор Агирре или царек африканского Невольничьего берега по прозвищу Зеленая Кобра, были прежде всего идеалистами, опьяненными самоубийственной мечтой. Горбачев кажется Херцогу таким же идеалистом, принесшим свою политическую судьбу — и это несмотря на десятилетия, проведенные в номенклатурной среде, онтологически враждебной любому намеку на идеализм,— во имя своей мечты. Агирре мечтал о «золотой стране» Эльдорадо, Фицкарральдо — об оперном театре в джунглях Амазонии, Горбачев — о мире во всем мире, дружбе геополитических противников и о том, чтобы в СССР было «больше, больше, больше социализма».
Разница между Агирре и Горбачевым лишь в том, что Агирре был вооруженным мечтателем, несшим человечеству не мир, но меч. А Горбачев, обладая практически безграничными возможностями как для мировой военной конфронтации, так и для силового подавления внутренней оппозиции, добровольно сложил оружие. Причем сложил его дважды. Сначала инициировал прекращение холодной войны фактически на условиях Запада. Затем, покорившись — объективно мятежному — решению президентов четырех союзных республик о роспуске СССР, ушел в отставку с президентского поста. Любому человеку, не обладавшему и миллионной долей той власти, которой обладал Горбачев, немыслимо представить себе, чего стоило ему такое добровольное разоружение. Сам Горбачев, судя по фильму, до сих пор сомневается в том, правильно ли поступил, не отстояв Советский Союз. Иначе не объяснить вдруг — едва ли ни впервые после отставки Горбачева — выплеснувшуюся ярость по поводу оттеснившего его от власти Ельцина: «С ним надо было поступить иначе. Надо было его отправить в другое место. Мне обидно за свой народ».
Герои документальных фильмов Херцога устремлялись во имя блага человечества в джунгли и кратеры вулканов, неприступные горы и арктические льды. Подобно им, и Горбачев повел свою страну в неизведанные и опасные дали.
Что ж, гибель СССР лишь подтверждает сквозную идею кинематографа Херцога о гибельности мечты для самого мечтателя, но одновременно ее необходимости для человечества.
Человечества — и в первую очередь Германии. В своих прежних фильмах Херцог выступал в амплуа, условно говоря, «метафизического немца», интерпретатора национальной философской традиции, романтика, борющегося с филистерством и верующего в мир «как волю и представление». Во «Встрече с Горбачевым» он впервые заявил о себе как о «физическом», или, точнее говоря, «политическом» немце. И в этом своем качестве он не может не испытывать перед Горбачевым неподдельный трепет.
Было бы пошлым журналистским приемом переиначить по этому поводу русскую поговорку «Что русскому здорово, то немцу смерть», поменяв в ней местами обобщенного русского и гипотетического немца. Но что касается исторической роли Горбачева, то переиначенная поговорка как нельзя точно отразила бы если не его реальную историческую роль, то восприятие этой роли русским массовым сознанием. Для этого сознания Горбачев — не в лучшем смысле слова — «хороший немец», а, что «немцу здорово, то русскому смерть». То есть политик, действительно слишком торопливо, без должной подготовки выведший советские войска из Германии, слишком поспешно одобривший ее воссоединение, которое в России воспринимают как поглощение германского Востока германским Западом.
К чести Херцога, он сознает весь исторический трагизм отношений России и Германии и начинает фильм с прощения, которое приносит в лице Горбачева советскому народу за нацистские преступления. В разговоре с Горбачевым это не простая формальность: последний президент СССР еще и один из последних людей, которые помнят бедствия войны. Что ж, Горбачев реагирует на епитимью Херцога интуитивно и идеально, с позиции вечности, возвышающей, казалось бы, пустячное воспоминание над глобальными трагедиями. Он чувствует, что с его стороны было бы нелепо и неправомочно прощать или не прощать былые грехи целой стране, и снимает неизбежно возникающее напряжении анекдотическим воспоминанием детства. Дескать, самые вкусные пряники он маленьким мальчиком еще до войны попробовал в колхозе, созданном советскими немцами. Пара слов — и проблема снята. И можно вспоминать о напряжении переговоров с Рейганом в Рейкьявике, о поддержке, оказанной молодому генсеку Маргарет Тэтчер, и принимать благодарность Херцога за демонтаж Берлинской стены, вывод войск и непротивление объединению.
Не берусь сказать, чувствуют ли все современные граждане Германии ту же признательность Горбачеву, что и Херцог. Возможно, Горбачев воспринимается ими как политик давно минувшей эпохи, чуть ли не современник Черчилля и Трумэна. Херцогу виднее — недаром же он счел необходимым напомнить своей аудитории о роли Горбачева. И заодно чуть-чуть, ненавязчиво, но перекинуть мостик между вчерашним политическим днем и сегодняшним, между СССР и современной Россией, потеребить европейскую обиду на США. Боже упаси, Херцог делает это не от первого лица. Он поступает гораздо изощреннее: вкладывает свои мысли в уста, наверное, не самых симпатичных ему политиков. И вот уже сам Джеймс Бейкер, бывший госсекретарь США, сквозь зубы признается на экране, что от претензий современной России к Западу не стоит отмахиваться — у России есть все основания отстаивать свой взгляд на состояние мировой политики. В обстановке новой Холодной войны это дорогого стоит. Ну а то, что Горбачев остается для зрителей — и, пожалуй, для самого Херцога — «вещью в себе», так это его достоинство, а не дефект фильма.