Вчера вечером корреспондент Ъ ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА навестила спасенных горняков в первой горбольнице Новошахтинска.
Владимир Нехаев:
— Мы первый день недалеко от ЦКУ были, все надеялись к клетевой сети выйти. Только вода била как водопад, я такого не видел еще. Вода била, а воздух все уходил. Потому что вода выдавливала из породы углекислоту. Мы, когда задыхаться стали, поняли, что отсюда уходить надо. Пошли в северный штрек. Это Грабовский (Валерий Грабовский, главный инженер.—Ъ) решил так, а мы согласились, потому что больше все равно идти было некуда. Дошли до выработки, легли, это Грабовский лежать велел, силы беречь. Стал воздух заканчиваться, пошли искать другую выработку. Так ходили много, искали воздух. Четыре раза возвращались к клетевому, да там бесполезно было. Думали не о себе, о детях все думали. Как жить они будут, если умрем.Два дня без еды было трудно. Потом стали привыкать. Авдеев нам все время говорил, что голодание полезно для организма и что мы от этого не умрем. Спали, прижавшись друг к дружке, так теплее, холодно было. А потом мы спасателя с Богом перепутали. Увидели свет яркий, очень яркий, и человек по воде идет. Сидели и смотрели на него, и каждый про свое, наверное, думал. Я думал, что вот смерть пришла, а как светло стало...
Владимир Мертехин:
— Когда шахту засыпать стали, поняли, что плохо дело. Ушли в северный, а куда еще? Вода в центрально-коренном по горло доходила и все поднималась. Я простыл сразу, одежда вся мокрая, а когда на северный штрек вышли, там-то воды не было, а одежда все равно не сохла — сыро. Друг к другу жались, чтоб не замерзнуть. Дышали попеременно. Когда совсем плохо — самоспасатели доставали, только их на крайний случай оставляли, потому что никто не знал, сколько еще. Верить не то чтобы верил, а помогало то, что другие верили. Чувствовал, что не один, что все вместе решим что-то. Грабовский все организовал, молодец он. Когда на северный штрек он нас вывел, сразу велел силы беречь. Коногонками (осветительные лампы на касках шахтеров.—Ъ) пользоваться не разрешал, только если идем куда в воде, одну-две зажигали. Остальные берегли. И правильно — в последний день еще одна лампа оставалась, а ведь они всего на 18 часов рассчитаны. Когда третий, кажется, день пошел, Грабовский сказал, надо воду искать, чтобы пить. Пошли группой на старые выработки, искали и нашли воду — там она почище, не такая угольная. Эту воду и пили. Вообще, все в сознании были, чувствовали себя относительно нормально. Ну, кроме трех человек. Тяжелый самый механик наш был, Иванов, его на себе несли.Что нас спасло? Чудо. Чудо спасло в лице спасателей, так и пишите. И шахтеры с "Комсомолки" — не бросили, молодцы ребята. Что дальше делать буду, понятно. В шахту вернусь, а больше ничего не умею.
Олег Чебан:
— Что было, плохо помню. Время не понимал, как во сне был. Но мужики говорить о чем-то начнут, я и чую, что что-то возвращается в меня — значит, живой. Лежу, слушаю, думаю что-то. Свет как увидел, думал сначала, наша вторая группа, они же тоже где-то оставались в шахте, а потом — нет, лампы слишком яркие, у наших таких нет. Ну и слышу, кто-то говорит тихо: "Иисус идет". Ну, мне так странно стало. Вот, думаю, умрем или нет.Валерий Грабовский:
— Самое страшное для всех было под землей остаться. Но паники не было, не метались. Цель была — пройти к клетевому стволу, чтобы можно было дышать. У клетевого воздух чище был. Вода когда идет, она мертвый воздух тянет. У нас два пути всего было: на ЦКУ пойти и дверь открыть в другой ствол, раньше засыпанный, или путем той группы, которую, оказывается, раньше нашли. Мы-то маршрут их знали, к нам от той группы двое пришли, рассказали все. Но это порядка семи километров было, а у нас сил не оставалось, и с нами один мертвый был да двое тяжелых.— Вы, говорят, всех и вывели правильной дорогой, в северный штрек. Здесь, наверху, только на вас все и надеялись.
(Грабовский поворачивает голову на подушку и в глазах появляются слезы. Молчит, справившись с волнением, говорит дальше.)
— Мы тут еще малость не успокоились... Ныряли, выплывали, головами бились. Падали. И научились в темноте смотреть. Как кошки. А насчет дороги, какой пошли, так я просто шахту знаю, рассказывал всем про ту или другую выработку, а потом все сидели и решали.
— А когда никуда не шли, о чем разговаривали?
— О женщинах. И анекдоты рассказывали. А что, не верите? Да если бы не это, то и не выжили бы. Кто-то на четвертый день, кажется, сказал: "Эй, там, наверху, пива хоть спустите". Пива и правда хотелось. На последний день уже, правда, стали про семьи много говорить, вспоминать, рассказывать про жен, детей. Утром сегодня попытались пробиться к клетевому стволу, смотрю, вода как будто спала, а в скипе уже не потоком, ручейками пошла. Ну, думаю, остановили, время есть еще. А у нас один светильник остался. Да только не прошли к клетевому, поняли, что там уже не получится, разрушения есть. Возвращаться стали на северный, вдруг свет яркий в глаза ударил. Смотрю, вроде как фигуры чьи-то. Я спрашиваю: "Вы кто такие?" Они: "Вэгээсче". Я им: "Откуда вы?" Они: "С 'Комсомолки'".— "Пробились?" — "Пробились". Ну, тут уже ребят стал звать, кто чуть дальше шел. Настроение сразу поднялось. Уже ни холода, ни боли не замечали.
— В шахту вернетесь?
— Я — нет. А шахты нашей нет больше. Это моя последняя шахта была.