В своем доме в Лос-Анджелесе на 89-м году жизни умер американский художник Джон Балдессари. Классиком он стал как минимум четыре десятилетия назад, однако сумел остаться настоящим мэтром современного искусства, заматерел, но не состарился: играть со смыслами и со своим зрителем он не прекращал до последних лет.
Фото: EPA/Vostock Photo
Фото: EPA/Vostock Photo
Из всех классиков мирового концептуализма Джона Балдессари в России знают и любят больше всего. Благодаря устроенной шесть лет назад выставке в «Гараже», публичным дискуссиям и даже скандалу на одной из таких встреч, когда художник Юрий Злотников посмел спорить с самим Ильей Кабаковым. Тогда добродушный американец с веселым изумлением взирал на свару двух почтенных старцев совриска. Таким мы его запомнили. Своими глазами увиденным, своими ушами услышанным, простым, как правда и ложь одновременно, смеющимся над нами и вместе с нами. Чистый концептуалист, в отличие от московских его собратьев, цитатным грузом не утяжеленный, искусство скорее очищающий, чем усложняющий. С его смертью именно такое искусство мы и хороним — хоть другой пророк его Джозеф Кошут еще здравствует, но концептуализм как визуальное искусство, основным инструментом которого является язык, уходит с Балдессари.
Он родился в 1931-м в малюсеньком городке Нэшнл-Сити в Южной Калифорнии в семье датчанки и итальянца, окончил колледж штата и сам учительствовал. Когда в 1968-м его колледж в Сан-Диего подняли до уровня университета, он неожиданно стал университетским профессором. Через класс профессора Балдессари прошли почти все видные калифорнийские художники, но класс этот не стал «школой». Балдессари учил прежде всего свободе мысли в искусстве.
«Я всегда считал, что визуальный образ и слово обладают одинаковой ценностью. Мне нравится соединять язык с изображением, они словно мои двое детей, и у меня такое чувство, что если я покажу только одного, то другой обидится. Вот я и стараюсь по возможности сгребать вербальную и визуальную информацию в одну кучу»,— так говорил Балдессари перед своей московской выставкой в 2013 году, на которую, будучи 80-летним, привез свои новые работы.
Ретроспективы в случае с Балдессари и быть не могло: за любым подведением итогов сразу же шли новые и новые проекты. Он шел вроде бы последовательно от начертанной рукой на холсте надписи «Предположим, это все же правда? Что тогда?» в 1965-м, через использование печатного текста на холсте же к сопоставлению равноправных фотографий и текста и потом уже изображения без всякого текста, отправленного прямиком в подпись. Но последовательность эта была такой же игрой, как и серьезность термина «концептуализм»: Балдессари был великим провокатором и комиком современного искусства. То он называл свои работы строками из песен Тома Уэйтса («Яичница с колбасой»), то он пел программные тексты художников («Балдессари поет Левитта», 1972), то забавлялся акцентами, произнеся английское hangnail с сильным французским акцентом — Ingres nail («Гвоздь Энгра», 1971). Самое любимое название собственной работы у него — «Smelly King Size Mattress» («Вонючий двуспальный матрас»), а третью свою собаку, после Гойи и Джотто, он собирался назвать Джакометти (если бы она была достаточно тощей).
Он производил искусство самого разного рода: от живописных холстов до кино, видео, книг. Он всю жизнь разговаривал с великими прошлого, именно они — Мемлинг, Мане, Гойя, Брейгель, Малевич, а не современники — были его главными собеседниками. В его кругу находилось место и французским философам, и Мантенье, и авторам рекламных слоганов. Такая всеядность привела Балдессари в большие музеи, которые не раз просили его сыграть в «музей художника», сделать свой отбор и свой дизайн для экспозиций работ других мастеров.
Но тем и хорош был седобородый классик, что переход от одной роли к другой не сопровождался у него переменами в себе. Каким был, таким и останется в нашей памяти: высокий, нескладный, с сократовским лбом и носом-картошкой, вроде бы учащий зрителя смотреть картины, но стоящий всегда рядом и ухмыляющийся двойным и тройным смыслам им наделанного, Балдессари еще в 1971-м дал обещание, многократно, как в классическом школьном наказании, написав фразу: «Я больше никогда не буду делать скучное искусство». И не делал. За что мы ему всегда будем благодарны.