Эрмитаж открыл в Генеральном штабе выставку с ничего не обещающим названием "Японская синева". И мало что поясняющим пояснением: кавати момэн. Говоря по-русски, традиционные хлопковые ткани, выкрашенные в синий цвет. На них посмотрела ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА.
Выставка нечеловеческой красоты. На ней висят, стоят, лежат больше сотни вещей. Это кимоно и сопутствующие текстильные товары вроде платков, в которые принято было завязывать вещи, пока не вошли в обиход европейские сумки. Когда вошли в обиход сумки, ткани кавати момэн как раз и перестали производить — примерно сотню лет назад. Нынешнюю выставку привезли из Осаки. Как водится, она приурочена к 300-летию Петербурга.
Самим тканям, впрочем, стукнуло почти столько же. Их придумали не от хорошей жизни, а в ответ на происки правительства, которое строго предписало гражданам, кому и что носить по чину. Кавати момэн были назначены публике простой и грубой. Во-первых, плебейский хлопок. Во-вторых, немаркого синего цвета. Из этой простой азбуки японский народ устроил феерию. С выставки выходишь с заново настроенным чувством синего цвета. Принято считать, что синий в спектре оттенков от лазурита до бирюзы — прерогатива арабского мира. А тут обнаружился еще монополист, причем с собственным ощущением синего. Настоящий цветовой удар по зрению.
Кавати момэн — ремесленная культура. Их цвета и орнаменты — отнюдь не создание одного-единственного неизвестного науке гения. На производстве кавати момэн специализировался отдельный район города. Так что речь идет о неком индексе талантливости населения в целом, причем не художников, а простых ткачей и красильщиков. И это не тот случай, когда традиция была столь крепка, чтобы верность канону могла заменить человеку личную одаренность и артистизм.
Традиции попросту еще не было. Так что масштаб этой массовой одаренности просто поражает. Самое забавное, что во время рождения кавати момэн искусством вовсе не считались. Искусство — это благородный шелк, кимоно, расписанные вручную и подписанные именем мастера, как картины. Кавати момэн — это все то же самое, но для бедных, масскульт и попса. Точно так же, как в то время высоким искусством был театр но, а его дешевой и популярной версией — театр кабуки, который интеллектуальные современники обливали презрением и называли "искусством дикарей". Теперь же и кабуки, и кавати момэн — прямо-таки эмблемы национального японского гения, причем не то чтобы очень демократичные, даже наоборот. Вполне равные и театру но, и старинным аристократическим шелкам. Для этого впечатляющего результата им нужно было только, кажется, как следует отлежаться. Триста лет для этого срок более чем подходящий.