фестиваль театр
В эстонском Тарту проходит фестиваль "Драма" — смотр лучших спектаклей страны за последние два года, можно сказать, аналог нашей "Золотой маски". Обмениваться опытом и знакомиться с достижениями театрального искусства независимой Эстонии отправился РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Эстония, как известно, готовится к вступлению в Европейский Союз и, как выяснилось, к каким-то местным выборам. Один из предвыборных плакатов так мозолит глаза на тартуских заборах, что я сорвал себе на недобрую память экземплярчик. Карта Европы, похожая на схему всемирного противостояния из старого советского учебника. Левая часть континента закрашена синим цветом; правая, то есть на сегодня уже только Россия, Белоруссия и Украина, залита ярко-красным. На синем фоне написано "Да!", на красном — "Нет!". Эстонский уголок земли выделен густо-синим цветом: так и контраст со страшной краснотой острее, и желание быть европеистее самой Европы нагляднее. Ну, это так, без комментариев.
Систему отбора и присуждения наград прокомментировать как раз можно. И та и другая демократичнее, чем, скажем, в "Золотой маске". Никакого экспертного совета на стадии отбора не существует. Так как заметных самостоятельных театров в этой стране всего 16 (учитывая количество населения, "всего" надо заменить на "аж"), то каждый театр сам выдвигает свой лучший спектакль. Директору фестиваля, впрочем, оставлено право большинству из номинантов сказать "Да!", но некоторым все-таки "Нет!". А вот судить свой театр и присуждать награды эстонцы в жюри зовут в основном иностранцев, чтобы смотрели на свежую голову и со свободными руками, не спутанными тысячью нитей-связей. И если плакат на заборе свидетельствует о болезни общества, то принцип формирования жюри — об относительном здоровье театрального сообщества. Представьте на секунду, какой визг поднялся бы, реши "Золотая маска" позвать в жюри иностранцев: да как же так, какие-то немцы с французами будут судить нас, таких великих и могучих!
Впрочем, опыт маленьких стран вообще плохо прививается к практике стран больших — хотя бы потому, что расстояния не те. И если, например, возникают проблемы с переносом постановки из родных стен в чужие, то не спектакль едет на фестиваль, а фестиваль на спектакль. На автобусе. Ваш обозреватель на "Драме" установил личный рекорд, за один из фестивальных дней посмотрев три спектакля в трех разных городах.
Правда, один из этих спектаклей играли не в городе, а в деревне. Театр "Угала" из крошечного города Вильянди, хорошо известный в Москве и Петербурге, представлял чеховского "Дядю Ваню" в старой русской усадьбе. Кому она принадлежала до всех исторических потрясений, объяснить никто не смог, но сейчас в ней находится эстонская Школа гостиничных менеджеров и метрдотелей. По правде говоря, само поместье и большой дом-дворец больше напоминают английскую усадьбу, чем чеховскую. В гулком (в два этажа вышиной) главном зале, где разыгрывают три из четырех действий пьесы, широкая, в три пролета, дубовая лестница наверх. "Русские леса трещат под топорами",— страдает хмурый долговязый доктор Астров и отчаянно стучит рукой по массивным нерусским перилам.
Приживал Вафля оказывается неожиданно молодым — этакий деревенский дурачок, который живет, точно подворовывая каждый жест и взгляд. Профессор Серебряков симулирует подагру. Да и сам дядя Ваня косит под клоуна, неловкой эксцентрикой изживая свою драму. А все же удачнее всех сыгран самый сложный персонаж пьесы Соня. Она тут единственная, кто живет всерьез. Режиссер театра "Угала" Каарин Райд когда-то училась в московском ГИТИСе у Марии Кнебель. Она знает толк в работе с актерами, и поэтому в документальном интерьере они играют так же, как играли бы в вымышленном сценическом пространстве. Но зато она знает, что точно найденная деталь в организованном течении чеховского сюжета помнится дольше, чем сногсшибательная концепция.
Московский хореограф Саша Пепеляев и эстонский режиссер Пеетер Ялакас в таллинском театре "Фон Крал" решили переставить балет "Лебединое озеро". Классический балет Чайковского--Петипа видится им не только образцом эстетического совершенства, но и символом, даже синонимом тоталитарной романтики. Канон разрушают три актера (они выступают в трех условных амплуа — военный, франт и клерк) и восемь танцовщиц (черный лебедь, белый лебедь и шесть серых лебедей в мышиного цвета платьях-униформах). Видеоэкран-задник зажигается наглядными клиповыми сопоставлениями: танцуют лебеди — маршируют советские физкультурники, Одетта бежит вдоль ряда лебедушек — новый трактор едет вдоль шеренги машин. В начале спектакля мужчины вылезают из трех железных бочек, в финале — раздеваются донага, с помощью волшебного видео оборачиваются чайками и улетают вдаль. Между этими выразительными номерами актеры и танцовщицы под музыку Чайковского показывают клоунско-пластические вариации на всевозможные темы. Если они всерьез считают, что на темы борьбы с тоталитаризмом, то это значит, что в ближайшем будущем нам ничего страшного не грозит. Все безвозвратно поменялось в этом мире: когда-то из Москвы везли каноны психологического реализма, теперь — опыт создания среднеевропейского фестивального спектакля.