Пребывая в Норвегии, Руслан Хасбулатов призвал Запад не делать ставки на личности, даже такие, как Ельцин: "Мы в России не нуждаемся в том, чтобы западные лидеры похлопывали кого-то из наших лидеров по плечу и говорили, кто из них прав, а кто — нет". По возвращении из Осло ту же мысль председатель ВС развил в более афористической форме: "Не впервой 'господ Обмановых' поражает эпидемия обезьянничания. Не случайно они так торопятся, чтобы их поименно обласкали западные вожди".
Применение термина "господа Обмановы" к президенту и его ближайшему окружению, вероятно, свидетельствует о том, что Хасбулатов склонен видеть в Ельцине всероссийского императора — термин был изобретен в 1902 году сосланным за то в Минусинск фельетонистом Александром Амфитеатровым, именовавшим так царский дом Романовых. Накал революционного фельетонизма объясняется обструкцией, устроенной спикеру шведским и датским премьерами в норвежском стортинге. Явное нежелание иметь какое бы то ни было дело с председателем ВС предвещает даже в случае успеха ведомой им борьбы за трон определенный период дипломатической изоляции, а скорее — делает ничтожными сами шансы на успех.
Бойкот привел к кардинальному изменению взглядов председателя ВС на проблемы российского парламентаризма. В понедельник в Осло он указывал, что "российский парламент быстро эволюционирует в нормальный парламент с традиционными для демократических стран законодательными и контрольными функциями". В четверг в "Правде" он сообщил, что "за Советами народ видит привычные и дорогие образы, традиции, уклад, образ жизни, мирскую сходку, казачий круг, 'черный передел', реализацию вековой мечты о граде Китеже, о 'Беловодье' — стране изобилия и приволья, а из глубины веков генетическая память доносит гул вечевых колоколов", и призвал "отдать предпочтение традиционным структурам власти, увенчанным 'Советом всей российской земли'".
Даже те, кто и прежде был убежден, что Хасбулатов — истый Протей, не могут не поразиться, с какой поэтической силой председатель исповедует идеалы российского почвенничества. Единственный аналог — вдруг появившиеся в 1941 году в сталинских речах Минин и Пожарский, органически завершившиеся в 1945 году тостом "за великий русский народ". Положение самого Хасбулатова, пожалуй, даже хуже, чем у Сталина в 1941-м: президент продолжает давить, в верхушке ВС зреет заговор против председателя, а в Осло Хасбулатов увидел, как Запад намерен его поддерживать. Остается только предложить себя ультрапатриотам, и если такое решение принято, тогда лучше уж пересолить, чем недосолить. Хасбулатов разоблачает масонов, обрушивается на сторонников "раздробления ядра русской нации, изменения генокода" — и "Российскому единству", вожди которого готовы свергать спикера, нелегко будет объяснить, что они могут иметь против самого патриотичного из русских патриотов.
Если окончательно установлено, что Советы — высшая и лучшая форма государственности, тогда вообще непонятно, о каком компромиссном разрешении конституционного кризиса может идти речь. Заслышав хасбулатовский "гул вечевых колоколов", Ельцин наряду с тремя гуманными способами разрешения конституционного кризиса (императивный референдум, конституционное соглашение, консультативный референдум) указал и на четвертый: "Не хотелось бы, чтоб до этого дошло. Надо уважать Конституцию. Но если консерваторы пойдут на крайние меры, чтобы разрушить Россию, то ради спасения демократии, ради спасения реформы..."
Предупреждения такого сорта (ср. столыпинское "не запугаете!"), с одной стороны, делаются для вытрезвления оппонентов, которые, пожалуй, в том взаправду нуждаются, но, с другой стороны, налагают серьезную ответственность: если угрозы оказываются блефом, то исчезает незримая "красная черта", которую переходить опасно, и власть с оппозицией могут оказаться жертвами взаимно неадекватного восприятия намерений партнера. Если оппозиция уверена, что власть блефует и не отважится на реальное противодействие, а власть уверена, что оппозиция поняла предупреждение и в последний момент все же даст задний ход, то такая ситуация чревата лобовым столкновением. В этом смысле заявление руководителей Генштаба и военного министерства об озабоченности развитием политического кризиса в стране и требование от президента решительных мер для его преодоления имеет хотя бы одно достоинство — власть, единожды решившись продемонстрировать твердость, пока что выдерживает последовательную линию и не дает оснований упрекать ее в чистом блефе. Вопрос в том, на сколько этой последовательности хватит.
До такой решительности президента, вероятно, довела его воскресная встреча с "Гражданским союзом", принесшая ему в основном одни неприятности. Ельцин объявил союзникам: "Наступил момент, когда соответствующие международные организации должны предоставить России особые полномочия как гаранту мира и стабильности на территории бывшего Союза". В результате МИД России был вынужден отбиваться от обвинений России в "неоимпериализме".
Непосредственным результатом этого пожелания стали весьма резкие заявления МИД Грузии, Украины и Латвии, усмотревших в президентских речах модернизацию "доктрины Брежнева об ограниченном суверенитете" государств, входящих в советскую (теперь российскую) сферу влияния. Достаточно кислой была и западная реакция. Очевидно, Ельцин хотел не столько напугать ближнее зарубежье, сколько порадовать ГС: Травкин — известный федералист, Руцкой считает, что истинные границы России куда обширнее, чем границы Российской Федерации, соратник Владиславлева по "Обновлению" Игорь Смирнов занимается воссозданием Союза на основе евразийского учения. Наконец, сама теория ограниченного суверенитета бывших республик СССР исповедуется одним из лидеров вошедшей в ГС фракции "Родина", возглавляемой председателем комитета ВС по международным делам Евгением Амбарцумовым. Однако, учитывая крайне холодный прием, оказанный ему "союзниками", президент добился только того, что распугал соседей, тогда как большинство партий, входящих в ГС, как смотрели, так и смотрят на него как на конченую фигуру.
Даже, казалось бы, наметившееся сближение вице-президента Руцкого с президентом (Руцкой выступил за принятие закона о власти на переходный период) вряд ли может вселить в Ельцина особый оптимизм.
Терпимое отношение Руцкого к идее конституционного соглашения связано, очевидно, с самой природой вице-президентского поста, обладатель которого в чем-то уподобляется наследнику престола, со стороны которого глупо самолично уменьшать размеры ожидаемого наследства. С другой стороны, воцарившемуся наследнику ничто не мешает резко менять государственную политику и отправлять в опалу или на эшафот советников покойного родителя. Руцкой объявил, что "уголовный кодекс плачет по кучке махинаторов (правительству России. — Ъ), доведшей национальную валюту до такого состояния", и, вероятно, уже видит на российском троне не столько Ельцина, сколько себя, любимого.
Травкин на прямой вопрос репортера: "Ельцин — враг?" — не обинуясь, дал положительный ответ и присовокупил, что "Хасбулатов является наиболее честным, наиболее порядочным политиком". Подытоживая все это, пресс-секретарь Ельцина Вячеслав Костиков говорил: "Съезд ГС подтвердил всю глубину политического размежевания в обществе. В ГС наряду с политиками трезвого, объединительного настроя имеются силы, своего рода 'молодые волки', которым больше импонирует терминология конфронтации".
Конкретно Костиков имел в виду группу "Смена", которая, мысленно похоронив всех практикующих политиков, переживает период эйфории, но, похоже, печальный вывод пресс-секретаря может иметь и более широкое хождение.
Надежда политиков новой волны Григорий Явлинский обратился к политикам старой волны с воззванием: "Ах вы, мерзавцы, вы опять обманываете этих людей, вы опять подсовываете им референдумы, вы опять толкаете их на декорирование фиктивной власти. Вот где предатели!"
На фоне таких интересных мужчин правительство в лице Бориса Федорова смотрится жалко: вице-премьер знай себе повторяет, что первоочередная задача правительства — довести инфляцию хотя бы до 5% в месяц — "это конкретная цель, когда какие-то параметры можно планировать".