Книга «Искусство легких касаний» Виктора Пелевина увидела свет с некоторым опережением обычного для этого писателя ежегодного графика. В нее вошли короткая повесть, длинная повесть и рассказ, и каждый из текстов уже стяжал свою долю восторгов и упреков, как, впрочем, и книга в целом. Однако, как полагает Михаил Пророков, читают Виктора Пелевина не за то, что он раз за разом бьет рекорды художественного совершенства (не рискуя сильно ошибиться, можно сказать, что со времен «Чапаева и Пустоты» совершенство вообще перестало его заботить), а просто за то, что, как лаконично сформулировало выпустившее книгу издательство, он «единственный и неповторимый». Примерно как iPhone, прославленный в его позапрошлом романе: чтобы удержаться от покупки очередного, надо было не покупать десять предыдущих, а купил — так что уж теперь.
Фото: Эксмо
Фото: Эксмо
Четыре друга отправляются в отпуск побродить по горам. В первый же вечер, только выбравшись из такси, они встречают длинноволосого седобородого велосипедиста, поющего по-французски о том, что ему было бы незачем жить, если бы кто-то не существовал. Вскоре судьба сведет их еще раз, и в прогулку по горам они отправятся вместе.
Так начинается «Иакинф» — первая повесть из трех, составивших новую книгу Виктора Пелевина. Дальше потянутся пейзажи один удивительнее другого, путешественники заспорят о вечном: кто создал горы? боги? с какой целью? не с той ли, с которой египетские фараоны строили пирамиды? «Размеры и древность этих надгробий указывали на безмерное величие покойных. С другой стороны, божественных пирамид было столько, что из-за одного их количества боги казались не особо долговечным народцем». Еще дальше выяснится, что по крайней мере один из богов выжил и обретается где-то неподалеку.
Лишая своих критиков удовольствия полагать, что от их суждений судьба книги хоть в какой-то мере зависит, Виктор Пелевин оставляет им другую, более возвышенную радость: раз за разом пытаться уяснить, о чем он все-таки пишет. И почему и критиков, и читателей так влечет к автору, не слишком озабоченному ни жизненностью, ни художественностью, ни сюжетосложением, ни даже качеством шуток (с каждым текстом грань между стебом и брюзжанием у автора «Хрустального мира» и «Дня бульдозериста» делается все тоньше).
«Иакинф» в этом большой помощи не окажет: слишком уж он напоминает давние «Кормление крокодила Хуфу» и «Тхагов», разве что герои в нем чуть менее несимпатичные. Последний рассказ, «Столыпин», служит изящным послесловием к прошлогодним «Тайным видам на гору Фудзи», только герои-олигархи на сей раз истолковывают устройство мироздания не друг другу, а зэкам, следующим по этапу. Так что вся надежда на собственно «Искусство легких касаний» — так называется вторая, самая большая и концептуальная повесть сборника. Ее главный герой с фамилией, напоминающей о довольно известном, а в узких кругах и культовом сетевом литераторе, расследует запутанное дело, связанное с деятельностью его соседа по даче, генерала ФСБ и вообще довольно загадочной личности. Постепенно выясняется, что по долгу службы генерал Изюмин занимался химерами. Правда, в отчетности фигурировал термин «химема», но между собой его генерал и его подчиненные не употребляли, прекрасно сознавая, что истоки дела, им порученного, идут от тех самых, древних, на Нотр-Даме изображенных химер. А также горгулий (Пелевин предпочитает говорить «гаргойли») — но создать горгулью человеку не под силу. Зато он может творить химер — а с некоторых пор этого вполне достаточно. И тут опять возникает мотив смерти бога.
«Что, собственно, имел в виду Ницше, когда изрек свое знаменитое "Бог умер"?.. Ницше хотел сказать, что небесная музыка стихла. Божественный орга?н, воплощенный, в частности, в готическом соборе, умолк. В мир перестали спускаться сущности с высших планов, несущие в себе небесную волю. В него прекратили слетаться даже гаргойли зла, направленные Врагом. Наше измерение как бы временно исчезло для Неба — и "свято место", не могущее быть пустым, стали занимать химеры». Химеры в отличие от горгулий создаются не Богом, желающим сообщить человеку свою волю, а человеком — но воспринимаются как божественное повеление. Или как зов времени, категорический императив гуманности и прогресса. Можно сказать и так: они тоже служат божественными глашатаями, но их бог — тот, которому поклоняются последние несколько сотен лет и который предпочитает не открывать себя, а работать исключительно через своих адептов. Имя ему — Разум, и в середине 1790-х во Франции ему даже посвящали храмы и служили мессы, но после этого он вновь ушел в тень и с тех пор действует лишь оттуда.
Искушенные читатели уже догадались: Пелевин опять про то, что надо держать ум в пустоте, а ухо востро и не верить никому, кроме тибетских монахов (да и тем лучше тоже не верить). Да, можно сказать, что «Искусство легких касаний» представляет собой исполнение любимых пелевинских песен на мотив «Операции "Burning Bush"» — так называлась вошедшая в «Ананасную воду для прекрасной дамы» повесть о скромном преподавателе по фамилии Левитан, волею ФСБ вынужденном работать сперва гласом Божиим для американского президента, а затем и голосом дьявола — для российского. В «Искусстве…» тоже воюют спецслужбы, но вместо запрятанных где-то в голове дикторов они используют химер — поветрия, моды, идеологии, в общем, эманации Zeitgeist, того самого Разума в его актуальной ипостаси — он же, в сущности, Кронос, бог-время (и здесь вторая повесть отлично зарифмовывается с первой).
Но только это не про то, как не дать себя облапошить. Чемпион континента по скепсису, Пелевин не жалует героев-скептиков. Чрезмерно продвинутые в области иллюзионизма персонажи истории про крокодила Хуфу так уверенно раскрывали секреты нищего фокусника, что загремели на много тысяч лет строить египетскую пирамиду. Если сон разума, как напоминает Виктор Пелевин в новой книге (снабженной, к слову, иллюстрациями-репродукциями Гойи и Рембрандта), рождает чудовищ-химер, то сам разум — не бог, а человеческая способность сознавать, понимать и выдумывать — способен одарять своего владельца множеством радостей, восторгов и озарений («мыслящий человеческий ум, который подвергает все сомнению — тоже один из ангелов», как было сказано в той же «Операции "Burning Bush"»). Все, что от него требуется,— слушать, внимать, ждать, удивляться, не лезть вперед, не выпячивать себя, не брать на себя слишком много.
И здесь писатель Пелевин оказывается в положении того самого фокусника из рассказа про крокодила. Он виртуозно создает иллюзии, которые могли бы развлекать и поучать неискушенных, но авангард его поклонников составляют как раз те, кто слишком искушены. Он, учившийся у Стругацких, умеет ставить мысленные эксперименты любой сложности и бесстрашно доводить их до конца, но эти эксперименты мало кому что-нибудь доказывают. Он одарен талантом исчерпывающе точного слова (что в большой мере и объясняет его невнимание к сюжету — главные события у него происходят не в физическом мире, а в лексико-семантическом), но в отличие от читателей Стругацких читатели Пелевина — те из них, которые задают тон в обсуждении его книг,— не технари, а гуманитарии. То есть люди, которые знают все про слова, но не понимают их смысла.
Что ж, если верить генералу Изюмину, самые мощные химеры, уже внедренные в сознание потенциального противника, до времени дремлют, а запускаются триггерами — кодовыми фразами, не имеющими видимого отношения к делу, а зачастую и могущими казаться бессмысленными. Пелевин плохо поддается расшифровке, хотя вроде бы ничего особо и не зашифровывает — это минус. Но Пелевина продолжают читать — и это плюс. Может, потому он и пишет в год по книге — кормит химеру, которая однажды, неизвестно от каких его слов, пробудится и скажет нам, что делать.
Или даже окажется горгульей.