Пил механизатор Потапов нещадно. Как говорил Довлатов — до изумления. Собственно, мы с ним и познакомились, когда он уже вспахал положенные гектары, принял банку на грудь и уснул тут же в поле, в тени работающего трактора, подложив ту самую банку под голову.
Трактор с работающим мотором стоял в поле долго, часа два. Я несколько раз посматривал на него в заборную щель со своего дачного участка, прикидывал, есть там кто внутри или нет. Шутка ли – долго стоит и никуда не едет. В конце концов, не выдержал и решил к нему подойти. Вблизи машина показалась мне, мелкому, двенадцатилетнему, здоровенной и серьезной. Тяжелые траки гусениц, все в земле и траве, пульсирующий ворчливый дизель. Из пола пустой, пропахшей соляркой кабины торчат солидные, похожие на танковые рычаги, знакомые по фильмам. Я увидел их и обомлел. Ух ты! Вот бы прокатиться! Как настоящий механик-водитель грузин Гжесь в «Четырех танкистах и собаке»! Да что прокатиться – просто посидеть в кабине за рычагами, и то было бы здорово…
Сергей Петрович Потапов запрещал называть себя «дядей Сережей». «Какой я тебе, на фиг, дядя? Нашел родственничка! Я для всех Петрович! Так и зови». И еще обожал он сало с луком и черным хлебом, ел его всегда и везде, с удовольствием запивая немереным количеством водки. В совхозе его искали по запаху. «Йета! – говорил Петрович, выставляя вверх кривой указательный палец. – Зимой в войну только салом и спасались! Сто грамм под лучок и сальце – святое дело!» И ему верили, потому как он, «йета, всю войну в танкистах прошел». К моменту нашего знакомства механизатору Потапову уже исполнилось 59 лет.
Петрович почувствовал мой интерес к трактору сразу. И сразу же усадил меня за рычаги, довольно доходчиво объяснив что к чему. Самому ему, пьяненькому, было лень гнать трактор на базу, а тут подвернулась оказия. Он, довольно улыбаясь, трясся рядом, а я, красный и потный от счастья и восторга, двигал рычаги и с упоением жал на педали. «Если надо плавно повернуть – рычага хватит, – учил Петрович, накладывая свою шершавую ладонь поверх моей руки. – А если, йета, резче нужно – жми на педаль! Резче! Сильнее!.. Ну ты что, каши мало ел, дачник? Рычаг на себя и на педаль!»
«Дачник» – это было оскорбительно, почти как «сопля» и «неумеха». Я злился. Но трактор слушался, поворачивал и величественно погружал нос в очередную дорожную яму. И тогда я отчетливо видел каждый камешек на ее дне, каждый навозный катышек. И прощал наставнику обиды. А потом трактор также величественно задирал морду к солнцу, выбираясь наружу. И представлялось мне, что это атака, что впереди фашисты, а поверх квадратного капота лежит огромный ствол боевого орудия, готовый плюнуть в неприятеля огнем.
Но однажды Петрович пропал вместе со своей бригадой. Не оказалось в означенный час в нужном месте оранжевого с белой крышей трактора ДТ-75. Наверное, их перевели на другой участок или еще что – в двенадцать лет сложно понять систему.
Прошло двадцать лет. Эпоха стопроцентного интернета еще не началась, бумажные СМИ еще были в почете, и мы пробили для своего журнала реальный тест танка Т-34-85. Никаких «варгеймингов» и циничного «читерства». Танк, броня, Кубинка, полигон. Все честно, и все настоящее. Он стоял, поджидая нас, задрав жерло пушки к небу, нарядный, чистенький, свежевыкрашенный зеленым с белой окантовкой по крыльям. Красавец! Когда я его увидел, у меня пульс участился, кровь прилила к голове – неужели? Неужели я буду управлять настоящей «тридцатьчетверкой»? Сглотнул – вот ведь счастье! Для сыновей ветеранов это действительно большое событие, поверьте! Зам по техчасти подразделения, приставленный к нам преклонного возраста мужик по отчеству Федорыч, строго оглядел меня с ног до головы: «Ездил когда-нибудь на танке-то? Нет? Тогда во всем слушай прапорщика». Он подбородком указал на краснорожего военного, сидевшего на броне. Краснорожий кинул лапу к шлемофону: «Меня Коляном зовут!»
Достал из галифе пузырь и выставил вверх указательный палец: «Зимой в войну только салом и спасались!»
Едва я оказался на месте механика-водителя, как вдруг понял, что все это мне знакомо. Ну, пожалуй, кроме рычага коробки и некоторых нюансов, связанных с пуском двигателя.
Чвакнул насос, стартер, загрохотал двигатель, я двинул оба рычага вперед, танк дернулся, и… я пребольно влепился затылком в броню. Хорошо шлемофон на башке! Грохот страшный, трясет, как на телеге, Колян мне орет что-то про передачи, в открытом люке я вижу то бетонное дно очередной ямы, то синее небо, но в то же время я четко работаю ногами и руками, будто сто лет управлял танком. Точнее, пытаюсь работать, в танке все очень тугое, силы не хватает продавить. Колян изумился: «Уже ездил?» Я помотал головой: «На тракторе!» Тот в ответ махнул рукой, типа одна ерунда, но тут же заорал: «Поворачивай!!! Поворачивай, туда-то растакую мать!»
В люке маячил фотограф, обвязанный аппаратурой. Рисковый парень, зараза! Танк никак не хотел поворачивать, и мы вцепились в рычаг вдвоем. Сильно мотнуло влево, Колян повалился на меня. «Газу!!! Третья! Вали прямо!»
И я повалил. Повалил на этой бронированной железяке с пушкой – вон над головой ее жерло, – а там, за лесом, фрицы, они притаились и выжидают. «Ну ничего, щас мы им! Ура!!! Мы ломим! В атаку!..» Жуткий грохот, ветер в открытый люк обдувает вспотевшее лицо, из-под гусениц летит рыжая грязь, лед. Мне снова двенадцать лет, и сопливое восторженное счастье трясется вместе со мной, как Громыхало из Подмышки, где-то там, на площадке за башней, в плащ-палатке и с ППШ.
Когда все закончилось, я выполз из танка и без сил опустился на рыжую землю. С трудом стащил с головы шлемофон. Он волос и от шлема повалил пар. Начало апреля, не жарко. Зам по техчасти подразделения, приставленный к нам мужчина по отчеству Федорыч, внимательно оглядел всю нашу расслабленную компанию: «Что приуныли, господа журналисты? Устали? А против усталости у танкиста есть только одно средство!»
Федорыч достал из-за пазухи тряпицу, выложил на танковую броню и аккуратно развернул. «Сто грамм под лучок и сальце! Святое дело!» Достал из галифе пузырь и выставил вверх указательный палец: «Зимой в войну только салом и спасались!»
Как там у Конан Дойля? «Вот так начнешь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ». Забавно. Все улыбнулись. Каждый о своем.