После премьеры "Мечтателей" АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ встретился с БЕРНАРДО БЕРТОЛУЧЧИ.
— Кому адресован фильм — вашему поколению, ностальгирующему по прошлому, или молодежи?
— А вы можете разделить кинозал на левую и правую половину?— Это уже не первый ваш фильм об американцах в Европе. Почему вас волнует эта тема?
— Я люблю Генри Джеймса, в его романах много молодых американцев и американок, которые потрясены европейской культурой, а сами приносят в Европу американскую витальность. В 60-е годы молодые американцы ехали в Европу также, чтобы спастись от Вьетнама. Сегодня, когда идут войны на Ближнем Востоке, все иначе: американская молодежь стала другой.
— Выходит, революция 60-х была напрасной?
— Нет, и я никогда не соглашусь с попытками замолчать это событие — одно из крупнейших в ХХ веке. Иногда мне кажется, что повзрослевшие и обуржуазившиеся революционеры специально не хотят рассказывать о своей молодости детям, боясь, что те поступят точно так же и сбросят их с корабля современности. Но все социальное поведение изменилось, нравы в обществе стали другими, сексуальная практика тоже. Расцвел феминизм — все это плоды революции 60-х.
— А в кино? Вы считаете, что оно после 60-х тоже изменилось к лучшему?
— То было особое время для кино, и особенно во Франции. Я недавно обедал с Квентином Тарантино. Он, как и я, большой поклонник Годара. И я подумал: Квентин молод, и это прекрасно, но ему никогда не понять, чем были фильмы Годара для его современников, не ощутить запах того момента истории. Кино было частью жизни и меняло эту жизнь. Особенно во Франции. Итальянцы моего поколения находились под влиянием неореализма, а молодые французы разбили "папино кино". Сняв свою первую картину, я устроил пресс-конференцию по-французски. Меня спросили: "Почему? Мы же в Италии, и мы итальянцы". На что я ответил: "Потому что французский — это истинный язык кино".
— Но сегодня языком кино стал английский...
— Это только кажется. Да, Тарантино, или Пол Томас Андерсон, или Хэрмони Корин талантливы. Но не менее талантливы Вонг Кар-Вай, Цай Минлян, Маттео Гарроне. Все эти режиссеры напряженно думают об эволюции кино, о его новых технологических возможностях, они пытаются заново изобрести кинематограф. Кино сегодня стало другим, но оно продолжает жить.
— Когда-то после показа фильма "ХХ век" в Москве вы сказали, что камера не автомат. Но в вашем новом фильме кино опять играет роль оружия...
— Да, молодежная революция 60-х началась с того, что полиция напала на демонстрантов-синефилов, защищавших Анри Ланглуа. Сегодня среди молодежи тоже есть киноманы, хотя многое ушло безвозвратно, и когда мы искали молодых статистов на улицах Парижа и Лондона, многие из них даже не знали, кто такая Марлен Дитрих.
— А сами вы разочаровались в левом движении?
— В свое время я вступил в компартию. Но у меня с самого начала были разногласия с моим другом и кумиром Годаром по поводу увлечения Китаем. Сняв "Конформиста", я пригласил Годара на премьеру. Он пришел, как герой "черного фильма",— в плаще с поднятым воротником под проливным парижским дождем. После фильма подошел ко мне и дал бумажку с красными иероглифами — цитату Мао об индивидуализме и капитализме. Мне стало ясно, что нам не по пути.
— В финале фильма вы оставляете своих героев на распутье...
— Тео выбирает "коктейль Молотова", то есть борьбу, Мэтью, умудренный опытом, уезжает к себе в Америку. Каждому свое.
— Вы собираетесь вернуться к этим героям?
— Вряд ли. Я хочу пойти в глубь истории. Мой будущий фильм, возможно, будет связан со Стравинским и даже заглянет на триста лет в прошлое.
— Музыка играет первостепенную роль в "Мечтателях". И споры о ней — кто лучше: Хендрикс или Клэптон,— они так же важны, как дискуссия о том, кто первый в кино — Чаплин или Китон...
— В 60-е все было сплетено в одном клубке: бесконечные дискуссии, политика, секс, музыка и кино. Мы действительно чувствовали себя то в "чаплиновском", то в "китоновском" настроении. Клэптон и Хендрикс тоже постоянно жили в нас. Но все кончилось с убийством Альдо Моро, с гибелью Джима Моррисона. Это было в 1971-м. Аньес Варда, которая помогала переводить мне на французский "Последнее танго в Париже", прибежала вместе с подругой Моррисона и сообщила, что он мертв. Это был конец эпохи.