«Идоменей» всему голова

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В 1781 году у «Идоменея» в Мюнхене не было режиссера-постановщика в привычном нам смысле: спектакль совместно ставили капельмейстер Кристиан Каннабих, хореограф Клод Легран, художник Лоренцо Квальо и сам композитор. Дальнейшая постановочная история скоро прервалась, и опера, по сути, оказалась прочно забытой вплоть до XX века.

Ее вспомнили только в 1931 году, когда отмечалось ее 150-летие. В тот момент, впрочем, моцартовское творение казалось чрезмерно старомодным для того, чтобы исполнять его на сцене в оригинальном виде, так, как оно было написано. Именно поэтому, например, появились вольные адаптации «Идоменея»: одна итальянского композитора Эрманно Вольфа-Феррари, а другая так и вовсе Рихарда Штрауса (по едкому выражению критиков, «Моцарт со взбитыми сливками»). Кроме того, театры очень долго отказывали Идаманту в праве петь меццо-сопрано: еще в конце прошлого века было в порядке вещей исполнять «Идоменея» с партией критского царевича, транспонированной для голоса более мужественного — тенора.

Первые важные режиссерские прочтения оперы появляются в конце 1970-х—начале 1980-х на фоне кризиса представлений о том, что в оперном репертуаре считалось старомодным, а что актуальным. Жан-Пьер Поннель, в «Идоменее» которого титульную партию пел Лучано Паваротти, соединял в своем спектакле древнегреческую архаику с образностью эпохи Просвещения, а пышные хитоны и гиматии — с париками и кружевами (поннелевского «Идоменея» 1982 года до сих пор возобновляют в Metropolitan). У Тревора Нанна (Глайндборн, 1983) смесь была еще более причудливой: краски и образы крито-микенского искусства, приправленные влиянием традиционного японского театра.

Постепенно режиссеры ушли от древнегреческой «картинки» вовсе, выдвигая на передний план разные грани общечеловеческого содержания моцартовской оперы — от извечных личностных проблем до проблем глобальных. Так, в минималистичном и обманчиво наивном по визуальному языку спектакле Урзели и Карла-Эрнста Херрманн (Зальцбург, 2000) в объективе оказывается драма бесхарактерного царя. В постановке Дамиано Микьелетто (театр «Ан дер Вин», 2013) — травма массового безумия и войны как его жесточайшего проявления.

Но самая шумная слава, не очень связанная с театральными достоинствами спектакля, досталась «Идоменею» Ханса Нойенфельса («Немецкая опера», 2003). В финале Идоменей, изображая освобождение от религиозного дурмана, выходил на сцену с отрезанными головами Нептуна, Будды, Христа и пророка Мухаммеда. Опасаясь, что последняя голова может спровоцировать насильственные действия со стороны исламистов, в 2006 году театр отменил представления «Идоменея» — а затем, после бурной вселенской дискуссии с участием в том числе и Ангелы Меркель, все-таки вернул спектакль на сцену.