Доктор Лопатин говорит, что у него маленькое, но гордое отделение. Они занимаются в Российской детской клинической больнице черепной и челюстно-лицевой хирургией. У них пятнадцать коек, четыре врача, десять относительно простых операций в неделю и одна восьмичасовая, сложная — перекраивание черепа. Доктор говорит, что детей оперировать труднее, чем взрослых, потому что дети растут, а металлические пластинки у них в головах — нет.
Молодая женщина, которая входит со мной в лифт, приехала из Ижевска. Ее ребенку три с половиной месяца, и у него деформированы кости лица. Через час у ее ребенка будет остановка дыхания, но молодая женщина не знает ведь об этом. Она входит в лифт и улыбается. В руках у нее стопка документов, анализов, направлений и страховых полисов. Ей долго морочили голову в Ижевске, будто оперировать ребенка надо в три года, тогда как оперировать надо как можно раньше. Но она всех победила, она разобралась, как правильно лечить ребенка, и 1 сентября малыша возьмет на операцию доктор Лопатин. Она говорит мне, что в лифте не работает кнопка седьмого этажа, потом мы вместе входим к доктору Лопатину, и женщина спрашивает у него, можно ли сэкономить на анализах и надо ли получать в Москве временную регистрацию. Она не знает ведь еще, что через час у ее ребенка остановится дыхание. Доктор выписывает ей направления на анализы, она уходит, улыбаясь, в эту секунду она, может быть, даже счастливее, чем если бы у нее был просто здоровый ребенок.
А доктор рассказывает. Он показывает мне рентгеновские снимки, на которых видно, что бывает, если роднички на детской голове, которые принято беречь, пока не зарастут, зарастают слишком рано. Тогда для растущего мозга внутри головы не хватает места, череп начинает деформироваться, мозг вытягивает его в длину или куда-нибудь в сторону или пробивает дыру во лбу и выползает наружу. Кроме внешнего уродства, говорит доктор, еще головные боли и отставание в развитии, если не оперировать вовремя. Основоположник этой черепной хирургии французский доктор Даниэль Маршак говорит, что если не оперировать, то к двум годам война между черепом и мозгом обычно бывает проиграна. А доктор Лопатин показывает мне фотографию на стене, где он рядом с доктором Маршаком, и добавляет:
— Иногда череп у ребенка от внутреннего давления становится таким тонким, что его даже не надо пилить, а можно просто резать ножницами, как бумагу.
Прошло полчаса с тех пор, как улыбающаяся женщина вышла из кабинета доктора Лопатина со стопкой бумажек в руке. Или остается полчаса до того момента, когда она позвонит сказать, что у ребенка ее остановка дыхания.
Доктор рассказывает мне, что операции детям надо делать бригадой: нейрохирург, челюстно-лицевой хирург, ортодонт, логопед. Надо проводить сложные исследования, а потом думать и считать, как именно изменить малышу кости черепа, чтобы череп мог расти, чтобы зубы росли в один ряд, а не в два, как у акулы, чтобы ребенок смог разговаривать. Доктор рассказывает, что у них есть некоторый аппарат по имени ортопантомограф, а нужен еще аппарат по имени цефалостат, без которого ортопантомограф можно было и не покупать. Он рассказывает, что отвертка для его операций стоит 1700 евро, а шуруп 3,5 евро и в среднем на операцию уходит 20 шурупов. Доктор говорит, что средняя операция с использованием импортных материалов обходилась бы в 15 тыс. евро, и поэтому они стараются использовать отечественные титановые пластинки.
— Вот такие.— Доктор показывает мне пластинку величиной с карманную книжку про любовь.— Эта пластинка стоит 4 тыс. рублей.
А сменное полотно для пилы стоит 10 евро, а нитка такая, чтоб не гнила в голове ребенка, стоит 5 евро, а подписка на научный журнал — $488 в год, а книжка про нейрохирургию — $220, то есть месячную зарплату доктора Лопатина.
Доктор ведет меня в отделение и показывает мне красивую девочку, у которой только зубы еще растут в два ряда, а все остальное уже в порядке. И другую девочку, которая рисует черную собаку и говорит справедливо, что на лбу у нее лишняя косточка. И третью, которая приехала с Камчатки и смешно показывает, какие у нее там за окнами вулканы. На двери в одну из палат записка: "Тихо, здесь спит ребенок после операции, спасибо".
Доктор говорит, что детей с такой патологией один на семьсот, просто раньше их толком не лечили. Он говорит еще, что его отделение часто принимает детей из детских домов, которых вообще редко кто лечит.
Тут звонит телефон. Улыбавшаяся женщина говорит, что у ее ребенка остановилось дыхание. Ребенок жив. В реанимации, наверное. Потом доктор скажет мне, что этим детям вообще трудно дышать. А ей он говорит: "Вы выживайте, пожалуйста".
ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН