Послевоенное развитие ГДР определили члены Коммунистической партии Германии, бежавшие в Москву от гестапо. Писатель Андреас Петерсен о том, почему они молчали о сталинских чистках и тюремных ужасах, пережитых ими самими.
Фото: Interfoto / ИТАР-ТАСС
Фото: Thilo Ruckeis
В Москве Хирша «сдала» Грета Вильде, отвечавшая в Коминтерне за проверку кадров (существует и другая историческая версия, что автором доноса был другой немецкий политик Герберт Венер.— «Д»),— по ее утверждению, в нацистском плену тот повел себя «недостойно». Вильде действовала по поручению временного главы Компартии Германии Вильгельма Пика, размещавшегося, как и многие другие товарищи, в московской гостинице «Люкс». Показательный процесс над Зиновьевым и Каменевым в 1936 году подходил к концу, и Пик подумал, что пора избавиться от «сброда» и в рядах коммунистов Германии. Обвинения были настолько абсурдными, что Хирш попытался скрыться в Париж. Однако это лишь усугубило подозрения.
Хирша арестовали, пытали и приговорили к 10 годам лагерей на печально известных Соловецких островах. Охранники НКВД его ненавидели и издевались. В советских лагерях Хирш остался верен себе, объявил голодовку и, наконец, измученный в 1941 году скончался от ее последствий в московской «Бутырке».
Его судьбу разделили очень и очень многие. В годы Большого террора (1937–1938) было арестовано полтора миллиона человек, из которых каждого второго расстреляли. Подруга вдовы Карла Либкнехта Сюзанна Леонгард, которая 12 лет сама провела в ГУЛАГе, писала: «В этой стране, где мы, коммунисты, искали политического убежища, сегодня идет самое масштабное и беспощадное гонение на коммунистов».
Коммунистический интернационал, объединявший все коммунистические партии мира, с 1937 года казался Сталину сборищем предателей. Истреблялись целые партии, такие как польская, латышская, белорусская. В результате Сталин удушил мировое движение коммунистов.
В середине 1930-х годов в Советском Союзе насчитывалось около 8 000 коммунистов-немцев.
Это были рабочие и инженеры, архитекторы и врачи, художники и артисты, которые ехали сюда, движимые жаждой приключений, гонимые безработицей или преследованиями. Для многих из них «родина всех трудящихся» оказалась ловушкой.
В 1938 году руководитель немецкой секции Коминтерна подсчитал, что на тот момент было арестовано 70% его товарищей. Из 68 ведущих функционеров Компартии Германии в Советском Союзе 41 человек был казнен. Выжить смогла только треть. На сегодняшний день удалось идентифицировать более тысячи немцев, расстрелянных, умерших в лагерях и пропавших без вести.
А ведь еще есть те, кто пережил лагерное заключение или ссылку, вырос в детских домах или был выдан гестапо. «Коммунизм,— указывал родоначальник исследования истории Компартии Германии Герман Вебер,— стал единственным движением в новейшей истории, которое уничтожило больше собственных вождей, функционеров и членов, чем все его враги вместе взятые».
Как все эти ужасы сказались на немцах-коммунистах? Шок сохранился на всю оставшуюся жизнь. У выживших террор полностью перевернул их представление о том, кто для них враг. Годами они жили в страхе, ложились спать в одежде, боролись с приступами паники, оказывались в изоляции и подвергались презрению. Некоторые искали спасение в доносах на товарищей.
В 1936 году около половины немцев в Советском Союзе (4600 человек) считались политическими эмигрантами. Из них после 1945 года примерно 1400 человек несколькими волнами вернулись на восток послевоенной страны. В возрожденной Компартии Германии они встречались с очень разными группами: кто-то пережил концлагеря, кто-то смог переждать в стране, кто-то постепенно возвращался из эмиграции на Запад, из Великобритании, Швеции, Латинской Америки.
Сталину и его окружению было понятно, что строить партию, государство и общество можно только руками уцелевших «москвичей». От прошедшего через годы «атомизированного массового общества», как определила цель сталинского террора немецкий философ Ханна Арендт, он мог ожидать безусловной лояльности. Он доверял лишь тем, кто выжил в условиях тотального подчинения, абсолютного повиновения и непрестанного страха. Их лояльность была ему особенно нужна для той шахматной партии с союзниками, от исхода которой зависела будущая роль Германии. СЕПГ, как заявлял партийный функционер в Саксонии-Анхальте Эрнст Тапе после своего бегства на Запад в 1948 году, была не чем иным, как «инструментом российской внешней политики».
Так «москвичи», которым кремлевское руководство в первые два послевоенных года позволило вернуться в Берлин, сформировали кластер политического руководства Восточной Германии. Посредством внутрипартийных чисток, шантажа и подготовки к показательным процессам они установили контроль над партией, органами администрации и СМИ. В синергии с советскими войсками, которые присутствовали повсеместно, они насаждали представления об идеологическом противнике образца 1930-х годов, запугивая «троцкистскими вредителями в партийном аппарате» и жестко расправляясь с «оппортунистами, приспешниками Шумахера и раскольниками». В конце концов они выстроили немецкий вариант той системы террора, из жерновов которой незадолго до этого им самим удалось ускользнуть.
У «москвичей», впавших в эйфорию государственного строительства, не было времени заниматься рефлексией и оглядываться назад. Они вытеснили воспоминания об окружавшем их безумии, преследованиях, страхе, в котором жили, молчали об арестах и бесследном исчезновении своих соратников. Ни слова не проронили они о том, как их допрашивали, о годах в тюрьмах и предательстве, без которого едва ли хоть кто-то тогда смог бы выжить. Однако они знали — или как минимум догадывались — о том, кто из их «товарищей» все еще боролся за жизнь в советских лагерях и ссылках. Последние вернулись из Советского Союза, окончательно сломленные, только в 1955 году.
О судьбе казненных и ссыльных не упоминалось и в докладе Никиты Сергеевича Хрущёва о сталинских преступлениях на XX съезде партии в 1956 году. Это неизбежно вызвало бы вопросы: а что с партийцами, вернувшимися в Германию из Москвы,— какая им выпала роль? И что с политикой Сталина в отношении немцев?
Речь идет не только об уничтожении «товарищей», симпатизирующих и представителей партийной верхушки, но и о чудовищных просчетах в оценках: объявление социал-демократов главным врагом, подписание пакта Молотова—Риббентропа, игнорирование предупреждений о готовящемся нападении, ликвидация всего армейского руководства и бесцеремонное обращение с участниками немецкого сопротивления.
Нельзя было допустить, чтобы такие темы стали предметом обсуждения. Это подорвало бы самое основание хрупкой идентичности и пропагандистских мифов молодой демократической республики. Оставалось только упорно молчать — вплоть до 1989 года — о «злодействовавших жертвах» и «принесенных в жертву злодеях». Так поступала и «кадровичка» Грета Вильде, десять раз писавшая в НКВД на Вернера Хирша. «Кабинетная преступница», боровшаяся за свою жизнь и при этом каждый день решавшая судьбы собственных товарищей, имена которых оказывались в напечатанных ей списках, сама умерла в 1943 году в лагере в Караганде.