ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН уже рассказал о выставке Захи Хадид в венском музее декоративно-прикладного искусства МАК — Museum fuer Angewandte Kunst (см. прошлый номер Ъ). Теперь он взял интервью у директора знаменитого венского музея и куратора выставки ПЕТЕРА НОЙВЕРА.
— Когда я ходил между кривуль и загогулин, созданных Захой Хадид для этой выставки, мне показалось, что ее архитектура создана не для того, чтобы в ней ходить, а для того, чтобы плавать.
— Прекрасная аналогия. Именно плавать. Я никогда не мог понять, почему у себя дома, в интерьере мы должны еще куда-то ходить. Совершенно идиотская ситуация. Гораздо удобнее передвигаться уже как бы лежа, то есть плавать.
— Но это же какая-то фантастика.
— Знаете, когда-то я интервьюировал Заху Хадид, и она мне сказала, что ее интересует "визионерская архитектура", та, которая строит что-то сегодня невозможное. Потому что через 15 лет все это вдруг становится реальностью, повседневностью быта. И вот теперь ее казавшиеся фантастическими проекты реализуются. С тех пор, с нашего интервью, прошло ровно 15 лет.
— Вы как-то очень традиционно, по-модернистски апеллируете к идее будущего. Вам не кажется, что будущее сегодня уже не модно?
— Я чувствую свою связь с модернизмом. На мой взгляд, модернистский проект не завершился. Он еще не закончен. У него есть внутренний резерв — к нему еще можно вернуться. Ведь смысл модернистского проекта заключался в том, чтобы полностью изменить жизнь людей. Всех людей, везде. А в реальности речь идет только об очень ограниченных экспериментах с домами и интерьерами нескольких богатых людей плюс несколько общественных зданий. Модернистский проект не создал городской структуры, все города Европы остались, в сущности, такими же, какими они были. Исключения, пожалуй, составляет Бразилиа Оскара Нимейера, которую очень ругали — что это и недогород, и что он разваливается, и что там трудно жить. Но это целостный модернистский город. Ну и, разумеется, города в СССР.
— Я как раз хотел возразить. У нас как раз провал модернистского урбанизма, обернувшегося кошмаром спальных районов, привел к разочарованию в современной архитектуре. У нас модернистской проект никогда не был темой нескольких богатых людей, наоборот, это было для миллионов бедных. Зачем нам возвращаться к модернистскому проекту?
— Вы правы, но... Извините меня, но сегодняшняя московская архитектура — ужасна. Вся ужасна — и ваши попытки стилизовать прошлый век, и ваши попытки стилизовать современную западную архитектуру. Мы приезжаем в Россию, потому что сегодня в мире нет ни одного современного течения в архитектуре и в искусстве, которое не начиналось бы в России. Как мне уже не раз объясняли, иностранец, приехавший в Россию смотреть конструктивизм,— это почти комическая фигура. Отлично, но когда мне, с моим комичным уважением к конструктивизму, показывают вашу современную архитектуру, я не могу понять. Мне кажется, тем, кто ее показывает, стоило бы ее прятать — настолько это неприлично.
То, что вы не можете различить индустриальное строительство позднесоветского времени и модернистский проект, говорит о том, насколько для вас закрыта ваша собственная традиция. Про советскую архитектуру — и я имею в виду не только конструктивизм, а и архитектуру сталинского периода — можно сказать разное,но это был выход. Это был выход из рутинности повседневного существования, и именно поэтому она стала образцом для всего мира. Вам необходимо потянуться к этой традиции, и это для вас единственный путь. Никаких других нет. Я не верю ни в конкурсы, ни в приезды западных звезд — это ничего не меняет.
— Вы не считаете, что приезд иностранцев был бы для нас полезен? И конкурс на Мариинский театр, скажем, по вашему мнению, ничего не меняет в нашей архитектуре?
— Западные звезды — это особый мир. Я их всех хорошо знаю, многие — мои друзья, многие у меня выставляются, но я не питаю иллюзий. Это замкнутый мир людей, не связанных с национальными школами, никак с ними не взаимодействующий. У тебя чего-то не получилось с проектом в Нью-Йорке — отлично, на следующий день ты продал тот же проект в Пекин. Ни китайская, ни нью-йоркская школа никак от этого не изменилась. Что же о конкурсе на Мариинский театр, то... Знаете, это странно, но ваша атмосфера влияет даже на западных звезд. Был проект Эрика Мосса, теперь Доминик Перро сделал проект, использующий ту же идею,— и выиграл. Среди этих звезд вообще-то так не бывает, чтобы один повторял идею другого. У вас, я знаю, так принято, одного архитектора отстраняют, другого назначают, чтобы он делал то же самое, но у них так не делают. Они потому и звезды, что неповторимы.
— Но несмотря на столь скептическую оценку современной российской архитектуры, вы все-таки проводите здесь какие-то программы. Кстати, как вы считаете, эту выставку можно было бы показать в России?
— Не думаю. Я тут тоже не все понимаю. У вас есть уникальный музей архитектуры с великолепной коллекцией. В нем можно показывать самые престижные выставки. Но по любым меркам — не только по нашим, а и по вашим тоже — это абсолютно нищий музей. С бюджетом что-то порядка $250 тыс. в год. По моим представлениям — это национальный позор. Это значит, что вы не можете сделать ничего — бюджет любой серьезной выставки гораздо больше. Я пытаюсь взаимодействовать с Музеем архитектуры, но я не могу тратить бюджет МАК на Музей архитектуры в Москве.
— Ну, можно находить частных спонсоров.
— Я умею находить деньги на свои проекты. Но я никогда, ни разу не поставил ни одного логотипа спонсора на свои выставки. Так делают все, во всем мире, но это вовсе не значит, что это хорошо. Либо мы музей, либо мы банк или политическая партия. В конечном счете выставка, на которой стоит логотип партии, обесценивается. Не потому, что эта партия плохая, а потому, что мы доказываем, что искусство не имеет самостоятельного значения. Искусство и так сегодня никто не уважает, а мы еще и усиливаем впечатление, что его роль — служебная. Получается, что выставка не демонстрация достоинства какого-либо явления, а демонстрация отсутствия у него достоинства. Я не хочу делать такие выставки. И уж ставить логотип спонсора на выставку Захи Хадид — это абсолютно невозможно.