На ежегодном музыкальном фестивале в швабском городке Гмюнд объявлен лауреат Европейской премии за духовную музыку. Лавры и 5 тыс. евро отошли знаменитому польскому композитору Кшиштофу Пендерецкому. Комментирует СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Сейчас маэстро Пендерецкий помимо статусов польского национального достояния и мировой знаменитости просто довольно дорогостоящий автор умеренно модернистских опусов на разные общественные случаи. На 850-летие Москвы, например ("Оратория для хора с церковными колоколами"), или на открытие Главных ворот Зимнего дворца (оратория "Семь ворот Иерусалима"); есть заказчики и покрупнее — уровня ООН.
А когда-то, ух, до чего зубастый и колючий был композитор. Преподавал, оставаясь гражданином социалистической Польши, в Западной Германии и США. Приемы полюбил заведомо не слишком массовые (благо польская компартия не вела борьбы с формализмом в музыке): ритмодекламация, вопли и стоны, засилье ударных инструментов, шумовые эффекты; одно из его инструментальных сочинений 1960-х, например, зовется "Канон для оркестра и магнитофонной ленты". Но, конечно, не эти общие места тогдашнего европейского авангарда сделали из Кшиштофа Пендерецкого брэнд, тем более что тогдашние модные тенденции — сериализм, скажем, или сочинение "наугад" — быстро ему прискучили. Этот брэнд появился в 1960-м, когда впервые исполнили его "Плач по жертвам Хиросимы" для струнных. Другой бы на таком "Плаче" и остановился — польский композитор, однако же, заставил прослушать этот плач энное количество нездоровых людей и затем по материалам их энцефалограмм (которые снимались в момент прослушивания) написал некий, видимо, эпилог к "Плачу" под названием "Полиморфия" (там, между прочим, употреблялись постукивания по декам инструментов и игра с помощью карандаша вместо смычка).
Где-то с этих энцефалограмм и потянулась слава композитора как автора ораториальных и духовных произведений. В частности, "Страстей по Луке", написанных в 1965-1966 годах в честь 700-летия Мюнстерского собора — этими же "Страстями", кстати сказать, композитор дирижировал и на нынешнем Гмюндском фестивале. Еще были "Te Deum", "Магнификат", "Заутреня" (на церковнославянские литургические тексты), "Псалмы Давида", "Песнь песней"... К ним можно относиться по-разному. Некогда — в те времена когда польские записи произведений композитора относительно часто бывали на советских прилавках — они воспринимались, вероятно, как нечто совершенно недосягаемое по своей "продвинутости". Такой европейской. Такой элитарной. Сейчас коммерческий спрос на него куда менее значителен (благо нынешние музыкальные прилавки смотрятся куда менее диетично), а произведения последних лет десяти удивляют несколько парадоксальным крещендо: все больше всемирной отзывчивости, все больше обобщений, все больше риторики, все больше величия и все больше скуки. Изменится ли композитор, сумевший написать оперы и на сюжет "Короля Убю" Жарри, и на сюжет "Потерянного рая" Мильтона? Достанет ли его всегдашней запальчивости на очередной вольт в восприятии собственного творчества? На этот вопрос, правда, можно невежливо ответить вопросом: а кому это нужно? Вряд ли композитору, примирившемуся с ролью единственного наследника всего XX века в музыке: ему все равно — "дальше тишина пусть будет". И вряд ли публике. Публика вспоминает про энцефалограммы, магнитофонные ленты, труппу "Ла Скала", единственный раз за всю историю человечества выступавшую перед папой римским Иоанном Павлом II (как раз с "Потерянным раем") и дарит награды. Их много, и они значительны: лучший автор духовной музыки-2003 — это довольно скромно на фоне "Грэмми" или каннской премии лучшему из ныне живущих композиторов. Но зато премия более своевременна: в ноябре композитору стукнет 70.