На Новой сцене Большого театра впервые в России поставили балет Мориса Бежара «Парижское веселье» на музыку Оффенбаха. Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Фото: Дамира Юсупова / Большой театр
Для советских людей Морис Бежар был больше чем хореограф. Его спектакли казались вершиной балетного авангарда, а сам он — воплощением свободы духа и творческой мощи. В 1978 году (в котором Бежар как раз и поставил «Парижское веселье») москвичи ночевали в переходе «Библиотеки имени Ленина», подстерегая открытие касс: в Кремлевском дворце гастролировал «Балет ХХ века». В 1987-м случились «Белые ночи» — десятидневный ослепительный бежаровский роман с Ленинградом и труппой Кировского театра (в Москву властителя дум тогда не пустили). Естественно, что первое имя, которое всплыло в освобожденном балетном мире после развала СССР, было имя Бежара: в середине 1990-х тогдашний руководитель Большого Владимир Васильев пообещал поставить его балеты, упомянув в числе прочих «Парижское веселье». Посулы остались пустым звуком. Более того, о Бежаре с тех пор не поминали, хотя он со своей уже лозаннской труппой не раз приезжал в Россию.
Обещания двадцатилетней давности выполнил нынешний директор балета Большого Махар Вазиев. Похоже, по зову сердца: в пору легендарных «Белых ночей» он, солист Кировского театра, наверняка был охвачен волшебным мороком братания трупп. Обескураживал только выбор спектакля: «Парижское веселье», балет-буфф с автобиографическими мотивами, к шедеврам Бежара явно не относится. Искренность, открытость, прихотливость ассоциаций, неожиданность сюжетных ходов — все, чем сильны литературные мемуары мэтра, оказалось ахиллесовой пятой его балетных воспоминаний.
В прологе у колыбели мальчика Бима (так Бежара звали в детстве) шестеро артистов-«классиков» танцуют вариации (Бежар их поставил без музыки), одаряя младенца природными данными, как феи — Аврору. Но фея Карабос в виде педагога классики Мадам перечеркивает их старания безапелляционным «Бездарность!». Добавив: «И ты всегда будешь маленький!» — в смысле роста. Дальше начинается танцевальная катавасия, обрамленная помпезно-топорной золотой рамой, напоминающей о Парижской опере, где Бежара не признавали и куда слишком долго не пускали. Опера Гарнье — значит, эпоха Наполеона III, где Наполеон III — там и придворные с императрицей Евгенией, а следом — Третья республика. И все эти персонажи, включая народ во главе с Марианной, Людвига Баварского и графиню де Сегюр, урожденную Растопчину, выплясывают вокруг мальчика Бима. Золотая статуя Терпсихоры поет ему славу, Оффенбах подбадривает бодренькими вертлявыми галопчиками, Мадам обрывает полеты фантазии рявканьем: «Не ленись, работай!», балеринки Оперы флиртуют с фрачниками, прима жеманится в чем-то сильфидном, друзья штырят battement tendu, а раздираемый впечатлениями Бим то пытается грызть экзерсисную науку, то откалывает что-то фривольное, то теряет веру в себя.
В общем, чистой воды ностальгический капустник, хореография которого очевидно банальна, ибо пародирует штампы разных времен, а режиссура направлена лишь на то, чтобы развести по сцене сонмище призраков авторского воображения. Спасти этакое непритязательное сочинение могут лишь артисты, если пойдут вразнос. Но отрывается здесь лишь Игорь Цвирко, неузнаваемо плешивый в роли местечкового Оффенбаха. Забавна и высоченная Алена Ковалева — в роли примы-балерины ей и не потребовалось ничего наигрывать. Прекрасный артист Георгий Гусев, трогательный Левин в недавней «Анне Карениной», умилителен и в роли мальчика Бима, но нет в его лирической натуре необходимых тут неугомонности и озорства.
Остальные артисты Большого, искренне не понимая, что в этом балете смешного, имитируют энтузиазм с губительной старательностью. Столь же тщательно они выделывают поставленное — от невкусных виляний бедрами до трюковых классических кунштюков, причем с классикой получается неважно: большие туры нечисты, разножки в воздухе — на пределе, двойные туры в воздухе слишком часто напоминают Пизанскую башню, а редкие дамские вращения скромны до полной незаметности.
В пару к невеселому «Парижскому веселью» возобновили баланчинскую «Симфонию до мажор» на музыку Бизе. С постановки в 1999 году этого балета ведет отсчет новая эра Большого театра. Тогда труппа, не осилив стиль Баланчина, нимало не смутилась, продемонстрировав такой шквал энергии, желания и разнообразных талантов, что ее будущее представилось в розовом цвете. Сейчас труппа снова не осилила стиль Баланчина, но к тому же выглядела инертной, неяркой и невиртуозной. Вечер в Большом в очередной раз доказал: в одну воду нельзя войти дважды. Тем более двадцать лет спустя.