В Москве завершился V Международный Чеховский театральный фестиваль. Следующего придется ждать два года.
Как раз накануне закрытия Чеховского фестиваля из-за забастовки работников культуры во Франции отменили Авиньонский фестиваль — впервые за 57 лет его существования. Московские театральные журналисты (в том числе и ваш покорный слуга), собиравшиеся плавно "перетечь" с одного фестиваля на другой — а программа Авиньонского фестиваля в этом году была чрезвычайно интересна,— дружно посдавали авиабилеты. И сам собой родился вывод, что главный итог Чеховского фестиваля состоит в том, что Чеховский фестиваль состоялся. Несмотря на недофинансирование, юбилей Петербурга, причуды некоторых гостей и самодурство отдельных чиновников.
Действительно, какие еще итоги могут быть у такого мероприятия? Призов и наград на московском фестивале, слава богу, не присуждают. Как и любой другой фестиваль, Фестиваль имени Чехова — некая сумма впечатлений его зрителей и способ удовлетворения их любопытства. Построение на основании программы фестиваля многоумных выводов о состоянии мирового театра следует признать занятием сомнительным. Поскольку никто и не собирался демонстрировать "тенденции": любая программа театрального фестиваля всегда есть компромисс между желаниями и возможностями. (А иногда — между нежеланиями и обязательствами.) Директор Чеховского Валерий Шадрин наверняка может показать любому критику список из двух десятков значительных произведений современного мирового театра, которые он хотел бы привезти в этот раз в Москву, да не позволили средства, расписания гастрольных туров и т. д.
Сторонние наблюдатели не всегда понимают процесс подготовки театрального фестиваля, легкомысленно сравнивая его с киносмотрами. Но спектакль не фильм, его в коробку не положишь и свеженьким, прямо с монтажного стола, не перехватишь у конкурентов. Поэтому горячими новинками ни один фестиваль похвастаться не может. Ретроспектив на манер кинофорумов в театре не устроишь, и часто бывает так, что крупный режиссер оказывается представлен далеко не самым гармоничным своим творением. Прибавьте сюда то, что во многих странах репертуарный театр — редкость, и даже вдруг получившийся шедевр могут играть всего несколько недель, а потом он навеки исчезает. А фестивали планируются обычно за год. Поэтому так развилась в Европе в последние годы практика спецпродукций: фестиваль выступает (со)продюсером спектаклей, получая за это право "первой ночи". Вот только результат предсказать нельзя, поскольку от неудач не застрахован даже самый гениальный режиссер. Между прочим, обе мировые премьеры нынешнего Чеховского фестиваля — "Кони ветра" Бартабаса и "Двенадцатая ночь" Доннеллана — удались на славу.
Можно ли, кстати, в ответ на список благих намерений фестиваля предъявить господину Шадрину список спектаклей, которые по большому счету могли бы сидеть дома и в Москву не приезжать? Разумеется. А как вы думаете, какой процент таких спектаклей содержится в программах того же Авиньонского фестиваля, Эдинбургского, Венского? Дело вкуса, конечно, но, на мой взгляд, там этот процент повыше, чем у Чеховского.
Но там вообще легче относятся к гастрольным спектаклям. У нас же в театральной среде до сих пор чувствуется остаточный синдром железного занавеса, и от любого зарубежного гастролера (возможно, подсознательно) ждут неких потрясающих основы театра и жизни откровений. Кстати, Чеховский фестиваль до сих пор трудится на ниве закрывания формальных "белых пятен" в нашем театральном образовании, в этом году впервые приезжали спектакли Франка Касторфа и Маттиаса Лангхоффа. Так вот, этот синдром выражается в том, что самобытные, спорные спектакли не до конца удовлетворяют профессиональную публику. В то время как на любом фестивале именно эти спектакли интереснее всего увидеть. А у нас всегда ждут некоего бесспорного театрального чуда, которое способно восхитить всех сразу — и замшелых традиционалистов, и новых рассерженных. В идеале такой спектакль должен заодно еще и продемонстрировать торжество актерского психологического театра, честь основоположения которого у нас привыкли приписывать отечественной школе. В этом ожидании есть доля мазохизма — ведь можно воскликнуть: посмотрите, как они научились присваивать наше богатство, а мы тут сидим! После сколь угодно впечатляющих показов театра кабуки, но, Пекинской оперы или даже заводного корейского шоу ни национальную гордость, ни комплекс неполноценности потешить не удастся. Это просто недосягаемое чужое, экзотика, которая с нашими театральными буднями впрямую никак не соотносится.
Идеалом успешных гастролей у нас по-прежнему считается 15-летней давности приезд "Трех сестер" Петера Штайна. Из более близких (а потому не столь оглушительных) примеров — стрелеровский "Арлекин" и "Чайка" Люка Бонди на театральной олимпиаде двухлетней давности. Такого объединяющего всех и вся "знамени" в программе нынешнего Чеховского фестиваля не случилось. Что свидетельствует помимо того очевидного факта, что монументальные памятники русскому театру в мире изготавливаются не каждый год, а спектаклей-легенд вроде "Арлекина" не осталось, еще о нескольких вещах. Во-первых, о том, что бесспорных произведений, скорее всего, больше никогда не будет, потому что зрители более или менее научились мыслить по-разному и любить разное. В этом смысле мы постепенно приближаемся к европейским фестивалям, работающим по принципу панорамы. Во-вторых, о том, что Чеховский фестиваль отвоевал себе право не выискивать то, что все полюбят, а показывать то, что некоторым будет интересно.
Дело в том, что у нас появилось уже достаточно зрителей, не только из числа театралов со стажем, которые хотят видеть по-настоящему современный театр и готовы признать его современным искусством. Пять лет назад в Москве практически не для кого было, кроме горстки критиков-энтузиастов, показывать Кристофа Марталера — его гениальные "Три сестры" тогда фактически провалились. Что было бы, появись тогда тут Касторф, и предугадать трудно. А теперь уже есть многие, способные и готовые увидеть, что, например, спектакль Марталера в некотором смысле есть идеал того театра, об отсутствии которого бестолково причитают некоторые наши деятели — театр нежный, глубоко человечный, и при этом очень качественно сделанный. Разумеется, не полюбить театр Касторфа или Марталера — святое право, но распознать масштаб их дарования — профессиональный долг. Это если вести речь о театральных критиках. Фестиваль показал, что публика в своем развитии их перегнала, став более просвещенной, чем ее недавние просветители. Как театральному критику, мне это признавать грустно. Но как итог фестиваля-просветителя это звучит, безусловно, оптимистично.