Книги иностранцев про Россию — милейшее чтение, ибо приятнейшим образом позволяют порассуждать на тему о том, как они, иностранцы, ненаблюдательны, глупы и поверхностны. Датский критик Георг Брандес, в свое время властитель умов, а ныне фигура почти забытая, посетил Россию в 1887 году и составил "Русские впечатления" — они переизданы издательством ОГИ. На первый взгляд это именно такая приятная книга.
"Приход весны знаменует собой начало новой жизни. Западноевропейцу просто невозможно представить себе, как влияет лето на душу и чувства русских. По берегам Десны и Болвы тянутся густые прохладные девственные леса, а более прекрасного соловьиного пения, чем здесь, я нигде больше не слышал. Говорят, вокруг Курска и Орла множество соловьев и поют они прекраснее, чем где бы то ни было на земле".Вроде как ничем это не отличается ни от Дюма, ни от Кюстина, ни от Герберштейна — разве что вместо ошибок появляется какая-то банальность для иностранцев вроде самоваров, чайников и курских соловьев. Но сама смена вранья на пошлость занимательна. Так, будто у Брандеса был некий гид, который вел его, показывая "общие места" русского для иностранцев.
"Поразит путешественника и оригинальность рукоделия, и трудолюбие, которое он найдет в изумительных вышивках" (впарили вологодские кружева). "Любопытен архитектурный стиль, несмотря на смешение в нем черт византийских, монгольских, индийских, персидских" (показали Васю Блаженного). "Нигде больше столь изящно не несется экипаж тройка" (привет Гоголю). Для Брандеса как бы составлена спецпрограмма по России. Постепенно обнаруживается и составитель программы.
Это не один человек, а петербургская и московская интеллигенция, которая передает Брандеса из рук в руки по эстафете. В тексте то там, то сям начинают проклевываться ее слова. Царизм, цензура, свобода, прогресс, образование, права женщин, народ, народ, народ. Картина, складывающаяся в голове Брандеса, оказывается помесью китча со стонами. Русский народ очень порывист, сообщает он нам. Это из-за климата, потому что полгода он должен сидеть в избе и мерзнуть, а также из-за политического режима, который давит свободу, приводя все формы ее проявления к нервическому состоянию. Особенно порывисты женщины из-за теплых одежд, тряпок и платков, сковывающих их движения, а также потому, что положение женщины в России еще более социально униженное — борьба за права женщин сегодня приобретает формы истерические до скандальности. При этом русский народ — реалист, в отличие от пустых и восторженных поляков (ксенофобией его гиды тоже балуются). Вот, например, крестьянин норовит перенять у иностранца что-нибудь практическое, а не философию, как и Петр I, поэтому в России такие сильные писатели реалисты, но не Достоевский, который оболгал русскую революцию в "Бесах", а писатели физиологической школы, близкие к самоощущению крестьянина.
Они его возят по России и втюхивают, и в какой-то момент вдруг опознаешь в этом неназванном гиде себя самого. Кому из нас не приходилось таскать по Москве какого-нибудь иностранца и в процессе закупки матрешек на Арбате сетовать ему на засилье бюрократии и официоза и на тяжесть нашего положения думающих и чувствующих людей? Брандес, видимо, первый, кого водили таким способом, мы же являемся наследниками этого ноу-хау. В результате возникает до такой степени сомнительный интеллектуальный продукт, что невольно сомневаешься в достоинстве своего собственного положения думающего и чувствующего. Издательству ОГИ следовало бы продавать эту книгу в комплекте с плакатом "Не болтай!" — она превосходно отучивает от желания найти в европейце родственную душу для доказательства собственного европеизма.
Фонд "Либеральная миссия" издал труд фон Хайека "Контрреволюция науки" — сначала кажется, что с некоторым опозданием. Его "Дорога к рабству" в начале 90-х была книгой культовой, читалась как откровение, но за прошедшие десять лет круг идей фон Хайека превратился в своего рода само собой разумеющееся знание и потому читается хуже. Тем более что, в отличие от своего ученика и соратника Карла Поппера, фон Хайек не обладает легкостью и ясностью английской либеральной мысли, напротив, самому течению его абзацев присуща отчасти немецкая тягучесть.
И тем не менее чем дальше вчитываешься, тем больше проникаешься. В сущности, его идея сводится вот к чему. Грандиозные усилия по созданию "научного" общества — планового, бесконфликтного и социально справедливого — были вовсе не прогрессом, а, напротив, попыткой остановить кошмар свободы одинокого человека, кошмар индивидуации сознания. Все как один, коллективизм, управление, подавление частной свободы — это и было не революцией, но контрреволюцией науки. Идея замечательна, хотя, казалось бы, кто этого не знает. Но все же именно она позволяет развести либеральное и революционное сознание, понять, что на самом деле основной пафос социальных и социалистических революций состоял вовсе не в стремлении к прогрессу, но к остановке, к возвращению в коллективизм ранних обществ. Эта книга — прекрасное лекарство от всякой интеллектуальной левизны, и даже странно, почему западные университетские коллеги, у которых она входит в обязательную программу, так прочно ее забывают, и с мистическим упорством продолжают развивать идеи религии сенсимонизма.
Видимо, книги все-таки мало влияют на того, кто их читает. Прочел Брандеса, потом Хайека. С Хайеком, честно говоря, больше думаешь не о сегодняшнем дне, а о том грандиозном эксперименте по остановке времени, в котором лично участвовал, проживая в советском государстве. Все-таки он потрясающе глубок. Вот кого бы привезти сюда, вот с кем бы поговорить, поделиться, приоткрыть, так сказать, душу, пожаловаться на засилье. Он бы понял, а мы бы ему все тут показали, рассказали. Покатали бы на тройках, свозили бы в Курск. Соловьев слушать.
Георг Брандес. Русские впечатление. М., ОГИ, 2002
Фридрих Август фон Хайек. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М., Фонд "Либеральная миссия", ОГИ, 2003