Почему после вручения Нобелевской премии коллеги боятся обращаться к лауреату, допустимо ли оценивать эффективность ученого по числу публикаций в топ-журналах и чем выделяются российские сотрудники, рассказал нобелевский лауреат по химии 2013 года американо-израильский ученый Арье Варшель. Беседа состоялась во время конференции, посвященной 120-летию работы компании Merck в России.
Американо-израильский ученый Арье Варшель (слева) во время вручения Нобелевской премии, 2013 год
Фото: Reuters
— Чему посвящена была ваша лекция на конференции Merck?
— На конференции я рассказывал о своей научной работе. На протяжении научной карьеры я исследую возможности компьютерного моделирования биологических структур и молекул. На лекции я подробнее остановился на стратегиях решения задач, возникающих при расчете сложных биохимических систем.
— Вы не первый раз в России. Сложились ли у вас контакты с российскими учеными? Следите за работами российских специалистов в вашей или смежной научных областях?
— Я участвовал в двух мероприятиях в России: одно было в Сочи, а другое — в Москве. Конечно, я в курсе исследований в моей области, которые выполняют коллеги в России. Я хорошо знаком с публикациями сотрудников группы профессора Александра Немухина (МГУ, химический факультет). Пока мне не удалось наладить тесное сотрудничество со специалистами, занимающимися наукой здесь, хотя в моей группе работали аспиранты и постдоки из России.
— В последние годы в России государство и научные фонды— главные источники финансирования исследований — пересматривают критерии эффективности работы ученых. Сегодня основной показатель — число публикаций в международных высокорейтинговых журналах. Это объективная оценка работы исследователя, группы или организации?
— Думаю, это весьма некорректный подход, вызванный определенными предубеждениями. Не так давно в Китае правительство обещало выплачивать $50 тыс. ученому, чья статья будет опубликована в Science. Потом эту практику прекратили. Система научных публикаций основана на субъективном подходе редакторов и рецензентов. Если вы работаете в инновационной области, ведущие журналы могут поставить под сомнение ваши результаты. Например, мои ранние работы были отклонены Nature и Science. Самый легкий способ оценки публикации, к которому прибегают редакторы,— возраст автора или количество публикаций, которые ученый уже имеет в топ-журналах. Система рецензирования в журналах схожа с любой политической системой, в которой личные интересы ставятся во главу угла. Трудно оценить в данный момент, какой может быть эффект у статьи молодого автора.Поэтому я против такого рода количественных метрик эффективности, необходим более комплексный подход. Частые публикации ученого в топовых журналах больше говорят о его приверженности редакционной политике издания.
— В вашей научной группе работают исследователи из Индии, Китая, Кореи, Болгарии и других стран. Каковы ваши критерии при собеседовании с кандидатами?
— Мне кажется, я недостаточно усилий прилагаю при отборе кандидатов. Мне следовало бы в первую очередь полагаться на личное собеседование. Зачастую это получается хаотически, я так и не выработал систематического подхода. Информации о соискателе всегда будет недостаточно, часть отобранных кандидатов всегда не соответствует ожиданиям. Например, почти у всех претендентов из Китая есть научные степени, что может ввести в заблуждение. О специалистах из Индии важно знать, в каком университете они получали образование. Могу уверенно сказать, что мне нужны сотрудники с сильной мотивацией, которые не боятся много работать и нацелены решать биологические проблемы. Желательно, чтобы соискатели были с опытом программирования и были знакомы с расчетными и статистическими методами.
— Отмечали ли вы какие-нибудь региональные черты в подходе и привычках ваших сотрудников или успешный ученый лишен всяких национальных особенностей?
— Все зависит от культуры страны происхождения. Но трудолюбие не является национальной чертой.Есть определенные особенности. Порой мне трудно добиться от подопечных из Китая того, чего я хочу. Россияне отличаются большим упрямством. Из общего: сегодня молодые ученые не сильно напрягают себя работой. В моей группе мало кто приезжает на работу к десяти часам утра, и то скорее по принуждению нашего секретаря-администратора. В мое время все приходили на работу рано, уходили поздно.
— Схожая тенденция есть в российской науке. Представители старшего научного поколения сетуют, что молодые специалисты более беспечны…
— Если кто-то другой будет делать за них работу, то, может быть, они и достигнут прогресса в науке. Времена, конечно, иные, я понимаю. Но молодежь не привыкла работать много. Некоторые в США утверждают теперь, что студенты вообще не должны сдавать экзамены.
— Вместе с вашими коллегами, профессорами Левиттом и Карплюсом, вы стояли у истоков компьютерного моделирования биологических молекулярных систем. Вы начинали заниматься моделированием на процессорах, производительность которых не превышала современные телефоны. Вы верили тогда, что развитие вычислительной техники позволит за секунды решать те задачи, на которые в 1970-е годы, наверное, уходили недели и месяцы?
— Мы начинали работать с очень медленным по нынешним меркам компьютером, куда менее мощным, чем ваш смартфон. Наш компьютер разработали сотрудники Института Вейцмана (Реховот, Израиль) и назвали Голем — по имени легендарного глиняного человекоподобного робота, созданного пражским раввином, чтобы помогать иудеям во время шаббата. Хотя компьютер и был медленным, но считался одним из самых точных в мире.
Могу сказать, что скорость вычислений не была для нас проблемой, в отличие от сохранения памяти. Приходилось идти на разные хитрости для того, чтобы хранить коды.
В вычислениях я всегда старался найти подход, который позволял бы решать задачи сравнительно быстро на тех компьютерах, к которым я имел доступ. На конференции один из лекторов упомянул, что его группе потребовалось более 50 недель, чтобы рассчитать их биохимическую систему. Я никогда не тратил более трех дней на свои вычисления. Если мощности и производительности компьютера не хватало, я искал способ упростить задачу. Трудности возникали, когда мы пытались убедить коллег в надежности полученных результатов.
Разработанная нами гибридная схема QM/MM (quantum mechanics/molecular mechanics) включает расчетные схемы квантовой и молекулярной механики, позволяющие изучать химические процессы в растворах и белках. В 1970-е годы мы не прибегали к высокому уровню расчета квантово-механической составляющей. Мы могли бы потратить несколько лет на квантовое решение небольшого молекулярного фрагмента и все равно не получить результата, соответствующего критериям специалистов по квантовой механике. Сегодня же моделирование, например, ионных каналов в молекулах занимает тысячные доли секунды. Результаты такого рода миллисекундного моделирования регулярно публикуются теперь в Nature и Science. Но это скорее следствие технологических достижений, а не развития новых подходов в науке.
— Многие нобелиаты разделяют свою жизнь на до и после получения премии. Зачастую лауреаты-ученые сетуют, что статусные мероприятия, лекции и конференции отнимают время у научной работы. Каково это — быть нобелевским лауреатом через несколько лет после награждения?
— Награждение премией в значительной степени изменило мой образ жизни. Приведу негативный пример: теперь специалисты боятся обращаться ко мне с вопросами на конференциях из-за моего статуса. Печально, что возникла эта дистанция, я пытаюсь развеять это предубеждение. Я продолжаю заниматься исследовательской деятельностью, работаю с моей группой напрямую и по электронной почте. Стараюсь участвовать в научных конференциях как раз ради контакта с коллегами.
— Два года назад вы и еще почти сотня других видных ученых подписали обращение с призывом к ООН, Greenpeace и правительствам прекратить борьбу с генетически модифицированными организмами. Вы считаете, что призывы были услышаны мировым сообществом? Воспринимает ли мировое сообщество «голос науки»?
— К сожалению, я не до конца верю в силу петиций, которые иногда подписываю. Последняя, которую я поддержал, кажется, была связана с ситуацией в Венесуэле. У властей предержащих нет причин прислушиваться к голосу ученых. Не верю, что какой-либо автократ, получив 50 и более подписей нобелевских лауреатов,изменит свою политику. Что касается ГМО, это один из тех случаев, когда подпись ученых действительно помогла добиться правильного решения.
Не могу сказать, что преуспел в том, чтобы менять мир к лучшему посредством петиций. Я стараюсь делать то, что у меня лучше получается,— заниматься наукой. И пытаюсь воодушевить молодых людей заниматься исследованиями.