В центре "Петербургская иудаика" открыта выставка "Красный Сион", посвященная колоссальному эксперименту по созданию земледельческой "еврейской страны" на Украине, в Крыму и Приамурье в 1920-1930 годах. На ней представлены фотографии из архива Общества землеустройства трудящихся евреев, перекочевавшие после его разгрома в 1938 году в фонды Российского этнографического музея. О выставке — МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
На протяжении "двухсот лет вместе" правители России мучительно размышляли, что же им делать с евреями. Причем вопрос, с какой стати с евреями вообще что-то надо делать, не вставал. С течением времени позабылось, что самый грандиозный эксперимент был поставлен в 1920-х годах. Речь шла о создании еврейского колхозного крестьянства. Были и молодые сионисты, создававшие по собственной инициативе прообразы кибуцев и павшие, кстати, одними из первых жертв коллективизации. Но их энтузиазм не сравним с размахом властного замысла. Предполагалось переселить в еврейские автономные сельсоветы и районы 500 тыс. человек. Биробиджан, Еврейская автономная область на территории, покинутой ушедшими за кордон амурскими белоказаками,— лишь одна глава этой утопии, были еще Украина и Крым. Мировое сионистское движение в лице "Джойнт" поддержало проект вливаниями в $25 млн. Бредовость замысла можно объяснить лишь органическим недоверием властей к евреям как исконным носителям капиталистических отношений. Впоследствии убитый в лагере идеолог "красного Сиона" Иосиф Черемисский чеканил: "Мы должны превратить еврейское население в народ преимущественно наемного труда с преобладанием физического труда".
Как любая кампания, переселение сопровождалось массированной пропагандой. Фотографии, представленные на выставке,— образец работы крепких тассовских мастеров. Мягко говоря, не Родченко, не Шейхеты, хотя иконография у них общая. Молодухи, подоткнув подолы, кидают зерно. Белозубый чумазый тракторист. Атлеты в майках. Танцы в поле, на закате вдруг напоминают немудреный отдых пионеров Дикого Запада из вестернов Джона Форда. Но то тут, то там проскальзывают детали, выдающие неестественность такой утопии для народа, веками отлученного от земли. У барака переселенцев среди юных энтузиастов в полном недоумении восседает седобородый патриарх. Перед пионерами играет на скрипочке задумчивый мальчик. Швейная мастерская изукрашена лозунгами на идиш. А колхозный пастух в соломенной шляпе — вылитый Леонид Утесов.
Но неизмеримо большее, чем фотографии, впечатление производят "еврейские народные песни", сочиненные в подтверждение того, что еврейские колхозы — вековая мечта местечковых масс. Это изящная словесность на грани антисемитского ерничанья: "Спросите: где вся семейка наша? Мой брат на тракторе, Абраша. А трактор сменит на комбайн. Тетя Соре возле косилки, Бейле возле молотилки. Все в Джанкое, джан, джан". Дочерям Сиона предписывалось выражать любовное томление так: "Янкеле, мой Янкеле, ты мил и дорог мне. В колхозе вместе молотить мы будем на гумне".
Как неожиданное прозрение среди этого сюрреализма возникает фотография, которая может претендовать на роль символа судьбы "красного Сиона". По голой степи движется в никуда духовой оркестр. Ведет его вдохновенно воздевший руку почти библейским жестом человек с залысинами, полукомиссар, полуюродивый. Интеграция еврейского народа в общую советскую судьбу совершилась не через радостный колхозный труд, а через гибель, одну на всех. Только тех, кто остался в местечках, убили немцы в 1941-м. А тех, кто вырвался из них,— свои в 1937-1938-м, когда проект "красного Сиона" был похоронен. Хотя как знать, если бы он реализовался, может, и не существовало бы сейчас никакой "палестинской проблемы".