Оля подглядывает

Когда Оля Кугот только родилась, ее маме показалось, что левая сторона лица новорожденной отличается от правой. Эту несимметричность лица врачи объясняли сначала послеродовым отеком, потом парезом лицевого нерва, потом просто пожимали плечами. Три месяца понадобилось, чтобы поставить правильный диагноз: деформация черепа, кости срослись слишком рано. И дело не в том, что девочка вырастет с несимметричным лицом. А в том, что если сейчас не сделать операцию с использованием саморассасывающихся пластин, то мозг будет расти, а череп — не будет. В конце концов растущий мозг сам себя раздавит изнутри о череп. Девочка не будет развиваться и к двум годам утратит зрение и слух. А если сделать операцию — будет здорова. Операцию государство оплачивает, но подготовка к ней и специальные пластины ни в какую госквоту не входят. Простой семье из Орла нужную сумму никак не собрать.

Когда наконец наступает вечер и мама Наташа укладывает Олю спать, девочка как будто подглядывает. Из-за деформации черепа левый глаз у малышки не закрывается полностью, она как будто лежит и смотрит прищурившись: как ты там, мама?

А мама — плохо. Особенно плохо было первые три месяца. Наташа рассказывает, что на счастье материнства, на все эти эндорфины не оставалось ни сил, ни времени. Один врач говорил одно, другой — другое. Посылали из кабинета в кабинет, но в каждом кабинете предлагали более или менее ничего не делать — дескать, перерастет, выправится, выровняется. И только невролог из дорогой частной клиники, к которой Наташа однажды сходила на прием, то и дело звонила и настаивала на компьютерной томографии.

Только этому доктору государственные врачи уговаривали не верить, потому что она «из частной медицины» и «вымогает деньги». А эта доктор рассылала фотографии и УЗИ девочки по московским клиникам и настаивала на своем: надо делать КТ, деформация черепа грозит слепотой, глухотой и слабоумием. Но чем больше эта доктор из частной клиники старалась, тем больше государственные врачи видели в ее стараниях вымогательство. И честно говоря, Наташе не хотелось ей верить, потому что это значило бы признать, что ребенок опасно болен. Легче было верить, что перерастет, выправится и выровняется.

Наташа брала Олю на руки, прикладывала к груди и рассматривала. Так посмотришь — лоб вроде со вмятиной. Эдак посмотришь — вроде как и ровный. Глаза вроде разные, но кажется, что день ото дня разница все меньше. Может быть и парез, конечно, но ведь ест хорошо, не может же ребенок с парезом хорошо есть, да? И если деформация, то отставания в развитии пока явно нет: Оля вовремя заулыбалась, вовремя научилась переворачиваться. До других важных этапов развития — сидеть, стоять, ходить, говорить — еще далеко.

Каждый раз, засыпая, Оля как бы подглядывала прищурившись: как ты там, мама? А мама-плохо.

Наконец, собрав денег, они сделали-таки компьютерную томографию. И все встало на свои места. Деформация черепа, преждевременно срослись швы, опасность слепоты, глухоты, отставания в развитии и невыносимых головных болей. Врачи, которые морочили Наташе голову и отговаривали от томографии, деформацию признали и сразу же принялись отговаривать от поездки в Москву. Дескать, в Москве хирурги с неведомой целью делают младенцам полное переливание крови, приводящее к параличу. Но Наташа уже не верила, сразу повезла Олю в Москву — и наконец-то все стало ясно.

Во-первых, надо сделать модель Олиного черепа — такого, каким он должен был быть, если бы не срослись раньше времени черепные швы. Во-вторых, надо провести операцию с использованием специальных пластин, которые придадут черепу правильную форму и которые потом не придется удалять. И все! Оля будет видеть, слышать и расти умницей. К десяти годам никакой деформации не заметит никто, кроме специалистов.

Это немножко страшно. Операция младенцу до года — всегда немножко страшно. Но это не так страшно, как ждать, что твоя дочь разучится слышать, видеть и соображать.

Валерий Панюшкин, Орловская область