Чеховский фестиваль театр
Завтра в рамках Чеховского фестиваля начинаются гастроли Генуэзского драматического театра со спектаклем "Ревизор". Гоголя в Италии поставил знаменитый французский режиссер немецкого происхождения МАТТИАС ЛАНГХОФФ. Перед московской премьерой он ответил на вопросы РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
Маттиас Лангхофф родился в 1941 году в Цюрихе в семье актеров, бежавших от фашизма. С 1961 по 1968 год работал в театре "Берлинер ансамбль". Ставил спектакли в ГДР и ФРГ, Франции и Испании, Италии и Буркина-Фасо. В 1989-1991 годах руководил театром "Види-Лозанн" в Швейцарии. Известен не только как режиссер, но и как автор оформления к своим спектаклям.
— Вы немец, но давно не работаете в Германии, сейчас представляете Францию и даже интервью даете по-французски. Что вас отторгло от немецкого театра, немецкой культуры и заставило перебраться во Францию?
— В Германии большинство театров — это стабильные учреждения с постоянными труппами, как в России. Я могу работать в таких театрах, но недолго, потому что не верю ни в театр как в учреждение, ни в постоянные труппы. У меня такое ощущение, что я там смотрю одну и ту же пьесу или разные пьесы, но в одном, раз и навсегда найденном стиле. Театр должен гораздо больше рисковать, сохранять легкость, давая понять, что он хочет чего-то большего, чем у него получается. Поэтому мне комфортнее работать во Франции или Италии. По немецкому театру я совершенно не скучаю.
— Как вы собираете команду на спектакль?
— У меня своя техническая бригада, да и актеров я иногда беру с собой с места на место. Никаких специальных прослушиваний я не устраиваю. Гораздо важнее увидеть актера в каком-то другом спектакле или лично знать человека.
— Вы много ставили русскую классику и теперь показываете Гоголя. Что связывает вас с пьесой "Ревизор"?
— Это был первый спектакль, который я увидел в детстве в Берлине вскоре после войны. Кстати, там была интересная история: Хлестакова играл один известный актер, еврей, только что вернувшийся из эмиграции, а чиновников играли актеры, сделавшие свои театральные карьеры при нацизме. Они были высокие, толстые и знаменитые, а Хлестаков — худенький такой, полузабытый человечек, и все симпатии были на стороне чиновников, потому что они были очень популярны...
— А сегодня на чьей стороне могут быть симпатии?
— Сама ситуация пьесы очень актуальна для сегодняшней Европы. Чем больше европейские страны сближаются друг с другом, тем больше они замыкаются в своем провинциализме. Политика все более коррумпирована и все больше основывается на страхе политиков. У Гоголя это показано в смешной форме. Можно задуматься над проблемой, но не страдать по ее поводу.
— И все-таки "Ревизор" — очень русская история. Много ли вам приходилось объяснять актерам про Россию?
— Конечно, много, и о литературе, и о моем собственном опыте общения с русскими. Что касается литературы, то в основном я говорил о несовершенстве перевода и о предвзятом отношении к русской литературе, которое бытует на Западе. Писателей принято у нас валить в одну кучу, и разницы между Островским и Чеховым многие не чувствуют. С другой стороны, на Западе отношение к текстам русских драматургов очень связано с историей театральных интерпретаций. Например, Чехова видят всегда через призму режиссуры Станиславского. Мне важна структура текста, а не традиция исполнения.
— Откуда у вас вообще такое увлечение Россией?
— После войны, когда моя семья вернулась домой, в Восточный Берлин, мы находились, так сказать, под покровительством Красной армии. Меня, мальчишку, очень интересовали эти люди, я пытался разговаривать с солдатами, и тогда появился интерес к вашей стране. Увлечение театром тоже пошло оттуда: когда мы с родителями возвращались в Германию, у нас украли наши пожитки, и единственным, что воры не взяли, была книга о русском театре. Так что это судьба, видимо. Там были фотографии из спектаклей Мейерхольда — и я по ним увидел, что вот он, театр, который мне близок. Не случайно, что я потом оказался в театре Брехта. Впрочем, Брехт был гениальным вором. Он сам в этом признавался. И он, конечно, очень многое перенял, можно сказать, украл у Мейерхольда.
— Кстати, что случилось с проектом вашей постановки "Смерти Тарелкина" в Александринском театре? Премьера была запланирована на минувший май, но сорвалась. В Москве поговаривали, что руководство петербургского театра просто саботировало работу, чтобы насолить Центру Мейерхольда, выступившему инициатором проекта.
— Как раз сегодня мы встречались с руководством театра и Центра Мейерхольда и решили, что все-таки сделаем этот спектакль к осени 2004 года. Что там случилось? Это обычная история вашей плохой организации, неслаженности действий театра и Министерства культуры. Никаких объективных причин для срыва работы этой весной не было. Но мне кажется, что намеренного саботажа со стороны дирекции театра тоже не было. Об этой истории можно было бы поставить отдельный спектакль, но опять же не в государственном театре.
— Сухово-Кобылин — тоже русская классика. У вас в послужном списке вообще сплошь классика. Как вы относитесь к современной драматургии?
— Ну, я ставил Хайнера Мюллера, Кольтеса...
— Но обоих уже нет в живых, они тоже классики...
— Я действительно почти не работаю с живыми драматургами. Исключение сделал недавно для Родриго Гарсиа и продолжу работать с другими молодыми аргентинскими авторами. Аргентинский театр вообще очень интересно развивается, у вас что-то знают о нем? Так что не такой уж я и классик!
— У вас есть какая-то одна заветная пьеса, которую вы хотите поставить, но всю жизнь откладываете?
— Да, конечно. Неоригинально, но это "Гамлет". И я почти уверен, что так никогда и не соберусь ее сделать.