В прокат выходит плутовская комедия аргентинца Гастона Дюпра «Шедевр» (Mi obra maestro, 2018). По мнению Михаила Трофименкова, она согреет сердце не только тем, кто считает «актуальное искусство» изощренной формой надувательства, но и ценителям баллад о «стариках-разбойниках».
Отпетый художник Ренцо (Луис Брандони) не платит за квартиру и оказывается на улице
Фото: ПРОвзгляд
Назвать фильм даже не «Шедевром», а «Моим шедевром» — не только высшая степень режиссерской наглости, но и попрание элементарных норм суеверия. А аргентинцы, как твердит молва, дико суеверная нация. Да мало ли что твердит молва: например, что жанр комедии чужд латиноамериканцам. Дескать, живут они страстями, а какое уж чувство юмора там, где страсти правят бал. Можно ли, например, представить себе нечто более патетическое и самовлюбленное, чем танго или проза Борхеса. А еще все знают: Буэнос-Айрес бьет мировой рекорд по числу психоаналитиков на душу населения.
Дюпра разрушает все стереотипы. «Шедевр» — действительно маленький, но уверенно ограненный шедевр, обрекающий критика на беспомощный писк. Герои, как и положено южанам, жовиальны и жадны до радостей жизни. Но их не показная, а сама собой разумеющаяся страстность оттенена чувством юмора, проявляющимся не столько в словах и поступках, сколько в игре интонаций и взглядов, многозначительно издевательских паузах и разбойничьем чувстве собственного достоинства. Представить их на кушетке психоаналитика категорически невозможно. Их мир четок, ярок и однозначен: банан для них — это просто банан, а фаллос — просто фаллос.
Жили-были в Буэнос-Айресе два товарища, разлучить которых могла бы только смерть. Причем, скорее всего, это была бы смерть от дружеской руки, настолько они друг друга достали. Ведь они годами — даже наедине — разыгрывали «спектакль», «умирая» в ролях, предопределенных их социальным статусом. Впрочем, по Дюпра, весь Буэнос-Айрес — огромный театр жизни, где достаточно присесть на лавочку, чтобы оказаться зрителем дюжины комедий и драм зараз. Каждый нормальный «портеньо», как называют себя горожане, всегда в образе, всегда как на сцене.
Ренцо (Луис Брандони), едва ли не последний художник в Буэнос-Айресе, верный холсту, маслу и относительной фигуративности, ведет себя именно как отпетый художник. Спит с «ученицами» и издевается над поклонниками, набивающимися к нему в подмастерья. Не платит за квартиру, не говоря уж об ужине с омарами в пафосном ресторане: он и так оказал честь этой «столовке», снизойдя до нее. Само собой, надирается в неурочный час до чертиков, палит из пистолета в единственной еще выставлявшей его галерее и размашисто малюет мужские половые члены на заказной картине, гонорар за которую обеспечил бы его по гроб жизни.
Арт-дилер Артуро (Гильермо Франселья), соответственно, ведет себя как арт-дилер. Проклинает тот день и час, в который нелегкая свела его с Ренцо. Клянется, что никогда больше не протянет ему руки, даже когда тот будет подыхать под забором, а, напротив, придет полюбоваться этим зрелищем. И в самый распоследний раз выбивает для Ренцо тот самый заказ века.
В глубине души Артуро — такой же мальчишка, как и Ренцо. И тоже не может отказать себе в удовольствии показать средний палец руки напыщенному идиоту с ухоженной бородой — критику Арановичу. Ведь именно из-за таких арановичей на арт-рынке сплошные бездарные жулики — концептуалисты и прочие видеасты, а настоящим художникам светит лишь посмертная слава. Беда в том, что и Ренцо, и Артуро уже достигли того возраста, в котором «посмертная слава», «последний раз» и «смерть под забором» уже не фигуры речи, а вполне вероятная реальность.
В общем, оказались они на той же экзистенциальной развилке, что и следователь Мячиков с инженером Воробьевым — рязановские «старики-разбойники». Не то чтобы они не готовы уступить дорогу молодым: они не готовы расступиться перед шеренгами наглой шпаны. Воровать картины им как бы не по чину: они их сами пишут и продают. Но Дюпра все-таки придумал уморительный эпизод кражи художником собственной картины у собственной полюбовницы. Это так, для разминки перед аферой века, которую совершат герои. Причем совершат по воле случая, ничего заранее не планируя: если бы планировали, наверняка лажанулись бы. Просто в романтике Ренцо вовремя проснется прикорнувший циник, а в цинике Артуро — романтик. А их персональным райским садом станет глубочайшая провинция с романтическим именем Хухуй.
Жулики они, конечно, если смотреть на жизнь через призму Уголовного кодекса. Но ведь искусство — и в этом ненавязчивая и веселая мораль «Шедевра» — не что иное, как возвышающий нас обман, не имеющий ничего общего с «актуальным» надувательством.