Из-за наукообразного названия и пляшущих букв на переплете книгу Дмитрия Быкова "Орфография" можно ненароком спутать с учебным пособием. Подзаголовок "Опера в трех действиях" вносит некоторую ясность. Значит, будет картинный переполох в алфавите вроде того, что случился в детском стишке Бориса Заходера "Всем известно: буква я в азбуке последняя". Дмитрий Быков подыскивает место для старинной буквы ять: решение об ее упразднении определяет и судьбу главного героя романа "Орфография" — литератора, взявшего эту когда-то нужную букву своим псевдонимом. Как известно, подготовка реформы русской орфографии началась еще до революции, но именно с ней и стала ассоциироваться. Неудивительно, что Дмитрию Быкову показалось заманчивым срифмовать "правописание" с "правым делом". В его Петрограде орфографию отменяют вообще и грозятся разделаться с пунктуацией: "Вырвем запятые из книг и пустим кометами". Радикальных поэтов, предлагающих отменить заодно и слова, власти поселяют в одну коммуну с почтенными профессорами, потерявшими работу. Тут и начинается вавилонское столпотворение языков, персонажей, идей. Правда не одна — в этом для гипотетической оперной России из "Орфографии" заключается главный кошмар ХХ века. А для литераторов правды вообще нет, есть литературные стратегии.
Внешне роман скрепляет главный герой Ять: он ходит-бродит по Питеру, потом по Гурзуфу-Ялте и встречается со знакомыми. Оперное многоголосие здесь — возможность дать всем героям хоть понемногу высказаться. Широкая открывается панорама: в персонажах с забавными прозвищами и чужими фамилиями угадываются литераторы всех мастей и направлений (когда фамилии из прошлого заканчиваются, в ход идут современные, например Яроцкий и Черемных). Персонажи выкрикивают, выпевают свои партии и исчезают. Трагический финал тоже выстроен по-оперному: умирая, герои еще долго говорят."Орфография" — роман концептуальный: кто хочет исторических картин того времени, пусть себе перечитывает "Хождение по мукам". Дмитрий Быков не претендует и на катаевские лавры: сколько же можно писать "романы с ключами"? Один Виктор Шкловский уже, как ключница, обвешан: он и "скандалист" у Каверина, и Шполянский у Булгакова, и Новоржевский у Андрея Дмитриева, а теперь и Льговский у Дмитрия Быкова. Это не такой роман, каким он мог бы быть, к примеру, у Мариенгофа. Это попытка разобраться со старыми "проклятыми" вопросами с точки зрения сегодняшнего дня. Автор, а вместе с ним и читатель, что называется, дорываются наконец до этого разговора. Вопросов слишком много, сосредоточиться на чем-то одном трудно (изначальный текст еще объемнее книжного варианта). Автор вместе со своими товарищами, учеными и коллегами-поэтами запирается в выдуманной "Елагинской коммуне", чтобы разобраться хоть в чем-то. Главный диалог ведется с Александром Блоком: у Быкова есть своя вариация на тему загадки "Двенадцати". Но еще интереснее параллели с "Балаганчиком": все эти маски, арлекины и коломбины 1910-х годов в "Орфографии" превращаются в хор шумной современной молодежи, которая то и дело вырывается на авансцену, танцуя и играя цитатами. Будто старые литературные маски донашиваются по сей день: список действующих лиц все тот же, только исполнители другие. Автор и себя вывел под именем поэта Барцева, но за большое полотно современной московской литературной жизни все-таки не взялся. Не потому, что сейчас все измельчало — и взаимоотношения интеллигенции и власти, и наступление масскульта (в "Орфографии" его символ — фильма "Поруганные грезы"), и другие способы приручения интеллигента вместо дров с кашей. Карнавальный распорядок-то общий на все времена: "Ничего не происходило в одной России, скучной, как всегда, только шипела какая-то гидра да сияло чье-то равноправие". Только тогда у каждого персонажа под маскарадным нарядом был еще свой камень на шее. Вот к тому же сводится и другой важный диалог — с Маяковским-Корабельниковым. Как бы ни издевались здесь над бедным футуристом ("Он пришел, а все уже съели. И он: ну тогда я хоть тарелки побью..."), вопрос все равно не в том, как "скинуть его с парохода современности". Вопрос в том, как бы тоже удачно остаться на пароходе, когда с него будут скидывать современность.
О 1916 и 1918 годах можно почитать и первоисточники: в серии "Литературные мемуары" издательства "Вагриус" вышел том Виктора Шкловского. Прототип Львовского из быковской "Орфографии", оказывается, был не в ладах с буквой ять. В "Третьей фабрике" рассказывается, как старый преподаватель помог нерадивому, но многообещающему ученику справиться с экзаменом. Спустя годы автор благодарит учителя: "Вы пожалели мое ять". В новом издании впервые собраны воедино "Сентиментальное путешествие", "ZOO" и "Третья фабрика". Благодаря множеству фотографий, вкрапленных в дробный афористичный текст, шкловская история прокручивается перед нами как кинолента: бронеотряд в феврале 1917-го, пейзажи Персии, русский Берлин, литературный Петроград. Составители предлагают взглянуть на воспоминания выдающегося теоретика литературы как на приключения какого-нибудь Индианы Джонса. Сам же автор скромно именовал себя "камнем, на котором точат истину". Еще эти три текста можно читать как приключение знания. Что получается, если жизненного материала в избытке, а идеально владение литературным приемом вызывает к нему такое же отношение, "как у зубного врача к зубам". Для заточки истины сейчас требуются новые камни.
Дмитрий Быков. Орфография. М.: Вагриус, 2003
Виктор Шкловский. "Еще ничего не кончилось..." / Предисловие, комментарии А. Галушкина, В. Нехотина. М.: Вагриус; СПб.: Пропаганда, 2002