Дословный Расин

"Федра" в постановке Патриса Шеро

фестиваль театр


В Вене продолжается традиционный театрально-музыкальный фестиваль Wiener Festwochen. Одним из главных его событий стал показ парижского спектакля "Федра" в постановке знаменитого кино- и театрального режиссера Патриса Шеро. В Париже этот спектакль шел под эгидой "Одеона" — театра Европы, а совсем недавно победил в нескольких номинациях высшей французской театральной премии "Мольер". В Вене он игрался в последний раз — там его и застал РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
       Патрис Шеро и художник Ричард Педуцци рассадили зрителей на двух глядящих друг на друга трибунах. Между ними оставлен широкий пустой коридор, в котором как раз и разыгрывается действие классицистской трагедии Расина. В одном конце этого коридора темнеет какой-то неразличимый высокий столб, в конце спектакля оказывающийся подобием лифта — из него выкатывают каталку с телом мертвого, окровавленного Ипполита. А с другой стороны игровое поле упирается в массивную глухую стену-скалу с вырубленным в ней входом в царский дворец. Сделана, кстати, эта стена удивительно тщательно: на ней совершенно не видно стыков. Естественно, после спектакля любопытные зрители подходят к ней, чтобы потрогать бутафорию; а организаторы фестиваля признаются, что из-за затирки швов на огромной "скале" монтаж спектакля занимает несколько дней.
       Впрочем, ни к какому археологическому натурализму Патрис Шеро не стремился. Вообще, очень долго кажется, что режиссер не стремился ни к чему другому, кроме как к высокому градусу актерского исступления. Первая секунда спектакля: Ипполит с криком выскакивает на сцену из щели в трибуне, распугивая припозднившихся зрителей. Дальше идет только по нарастающей: простые мизансцены, напряженные, форсированные актерские голоса, натужная пластика — кажется, что даже сами тела исполнителей отцентрованы так, чтобы вся энергия сходилась в той точке, где рождается голос. Патрис Шеро предлагает актерам минимум вспомогательных деталей, а зрителей вообще сажает на голодный паек театральной выразительности. В спектакле почти нет музыки и посторонних звуков — разве что какие-то далекие тревожные вздохи и скрипы да английская песенка в конце. Нет какой-то особенной игры света и перепадов ритма. Два с половиной часа кряду нужно давать себе труд внимательно вслушиваться в слова и вглядываться в актерскую артикуляцию.
       Для чужаков это труд, а для французских зрителей — одно наслаждение. Поток родного языка, бурный и нежный, клокочущий и надменный, почти равен для них потоку жизни, поскольку национальная театральная традиция покоится прежде всего на фундаменте александрийского стиха. Грубо говоря, если в классическом русском театре смыслу равняется глубокое чувство, то во французском смыслу равняется красивое слово. Поэтому "Федра" — образцовый французский спектакль, и неудивительно, что он наполучал в Париже премий. Сказанное, однако, не означает, что уху и глазу нефранкофона тут не за что зацепиться. Даже наоборот: отвлекаясь от великолепного чередования гласных и согласных, видишь, как мастерски строит Патрис Шеро обдуманно несложные мизансцены в столь трудном для актеров пространстве. Как красивы и дороги костюмы простых, ровных цветов — черный, красный, густо-синий, песочный. Как повторяется у влюбленной в своего пасынка Федры (Доминик Бланк, больше 20 лет назад начинавшая карьеру в "Пер Гюнте" у того же Шеро) поза умирающего лебедя — только принимает она ее не от любовной истомы, а как будто от резкой физической боли, с самого начала словно гнущей героиню к земле. Как помят, некрасив и даже истощен Ипполит (Эрик Руф), объект ее запретной женской страсти, которому вроде бы по логике вещей надо быть диковатым, сексапильным юношей.
       Но не нужно никакой логики, потому что в "Федре" речь все-таки идет (пардон, за тавтологию) о языке. Именно в словах для Патриса Шеро скрыты опасность, стыд, отчаяние и страх расплаты. Высший рок заключен для режиссера в том, что человек вынужден облекать свои чувства и помыслы в осмысленное сочетание звуков. Слово, сказанное для Шеро, есть не ложь, а высшая правда, за которую приходится расплачиваться жизнью. И именно в тот момент, когда внутренний хаос вырывается наружу речью, человеку выносится приговор небес. Патрис Шеро — признанный толкователь пьес своего покойного друга классика современной французской драматургии Бернара Мари Кольтеса, творчество которого тоже признается как феномен языка. Так что неудивительно, что парижские критики после премьеры "Федры" заговорили о том, что Патрис Шеро вдруг открыл в Расине Кольтеса.
       Столь метафизические эстетические открытия, впрочем, не отменяют конкретности судеб героев трагедии. Греховная и несчастная Федра умирает прямо как собака, растянувшись на полу и выбросив руку вперед, туда, где уже лежит окровавленный труп Ипполита. Ее муж Тесей чуть ли не с брезгливостью накидывает на лицо Федре тряпку, и прочие герои идут мимо, не глядя на лежащее у них под ногами тело женщины. А безутешный Тесей в отчаянии вымазывает свое лицо кровью невинно погибшего сына. И слова тут уже ни при чем.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...