Такаси Миике совершенно напрасно представляют в Европе как "стахановца от кинорежиссуры": пять фильмов, которые он снимает в год,— это норма для жанрового мастера на все руки в Японии. Честно говоря, так и должно быть в любой нормальной киноиндустрии — восхищаться всеми без исключения опусами модного японца не стоит. Он способен на шедевры, вроде нашумевших "Кинопроб". Но способен и на худшее, хотя даже в самых неудачных своих фильмах неизменно виртуозен в прологе и в финале.
В "Счастье семьи Катакури" (Katakurike no koufuku, 2001 ****) весь фильм выдержан на уровне ослепительного пролога. Этот фильм — произвольная и неожиданная смесь всех возможных жанров, каждый из которых становится мишенью режиссерского вандализма. По большому счету Миике на все жанры наплевать, он владеет всеми и с тем большим удовольствием сбивает из них коктейль. В первых же кадрах собравшаяся чинно пообедать японка вылавливает из тарелки с супом анимационного уродца, который откусывает ей язык, а потом устремляется в феерический полет по миру, населенному чудовищными существами, которые, совсем как в стихотворении Николая Заболоцкого, "пьют мозг из птичьей головы". Полет гаденыша завершается в одиноком доме неподалеку от вулкана, превращенном буйной семейкой Катакури в гостиницу, впрочем, популярностью не пользующуюся.Когда же постояльцы наконец начинают подтягиваться, счастье так и не наступает. Каждый из них уходит из жизни весьма экзотическим способом. Один перерезает себе сонную артерию ключом от номера. Другой, борец сумо, испускает дух в момент оргазма со школьницей, расплющив ее всмятку своим огромным телом. Третий, с букетом цветов, сначала свалится в приготовленную для предыдущего клиента могилу, а потом просто возьмет в заложники дочку хозяина.
Добропорядочные Катакури тайком хоронят гостей, периодически превращаясь в анимационных болванчиков. Фильм приобретает все черты распространенного в последнее время жанра "приключения трупов", внезапно полюбившегося режиссерам по всему свету. Но почему только, обнаруживая трупы, семейка начинает двигаться в ритме современного танца? И при чем здесь облаченный в белоснежный китель аферист, выдающий себя за племянника королевы Елизаветы и тайного агента, с которым полюбившая его девушка переносится в слащаво-гламурный мир мюзикла? И почему полуразложившиеся трупы вылезают из могил, чтобы подтанцовывать Катакури, исполняющим песню о прелестях дружной семейной жизни на природе? И может ли быть, что вулкан, маячащий на заднем плане, не "выстрелит" в конце?
Прибавьте к этому, что повествование ведется от лица маленькой девочки, которая не удивляется ровным счетом ничему из происходящего, и вы получите лишь тень представления об этом "комедийном фильме ужасов", как его анонсируют на кассете. Определение так себе, это не фильм ужасов, не комедия, не семейная мелодрама, не мюзикл и не трэш-анимация, а образец жанра, который иначе, как "жанр Миике", не назовешь. Финал, как часто бывает у Миике, слишком хорош, чтобы раскрывать его.
Другой образчик восточноазиатского кино, "Месть Ян Дары" (Jan Dara, 2001 **) самого популярного таиландского режиссера Нонзи Нимибутра, способен разозлить зрителей, принимающих аннотации на веру: "Скандальный фильм", "20% экранного времени этого роскошного фильма занимают откровенные сцены". Я с секундомером над героями не стоял, но назвать откровенными сцены совокуплений, снятые с каким-то скандально-провинциальным целомудрием через антимоскитные сетки, язык не повернется. Самый смелый эпизод, в котором юноша оглаживает тело своей мачехи кусочками льда, вызывает лишь комические ассоциации с китчухой типа "9 1/2 недель". "Роскошь" же фильма заключается, очевидно, в окутывающей его ретродымке: действие происходит в 1930-х годах.
Уже первые кадры наводят на мысль, что Фрейда в Юго-Восточной Азии стоит запретить. Подсмотренная мальчиком сексуальная сцена между отцом и матерью наносит ему незаживающую душевную рану. Почему — неясно: если верить фильму, в те патриархальные времена таиландские женщины были весьма раскрепощены, не стесняясь ни группового секса, ни лесбийского, а обычная таиландская семья жила в атмосфере какого-то глобального инцеста: понять степень родства героев нелегко, да они и не пытаются, просто трахая все, что движется, и очень при этом переживая. В финале повзрослевший Ян Дара, ставший такой же сволочью, какой был его ненасытный отец, обращается к зрителям с просьбой пожалеть его. Но жалеешь себя самого, соблазненного преувеличенно восторженной аннотацией.