обозреватель
Со стороны может показаться, что G8 — это некий коллективный разум, который осмысляет явления и процессы окружающего мира. На самом же деле то, что на поверхности кажется проявлением единой линии, является не чем иным, как суммой разнонаправленных векторов, выражающих различные, а порой и противоположные интересы. Этим объясняется и то, почему прожектор коллективного разума выхватывает именно те, а не другие темы для обсуждения.
К примеру, на нынешнем саммите "восьмерки" вдруг возникла проблема индонезийской провинции Ачех, потому что она является наиболее "горячей" для Вашингтона и Токио, которые рискуют лишиться там лавров миротворцев. А проблема мирного процесса в Шри-Ланке представляет наибольший интерес для европейцев: Норвегия там является посредником. Идея способствовать "восстановлению доверия между Грузией и Россией" наверняка принадлежит США, старательно соблюдавшим равноудаленность в отношениях с Москвой и Тбилиси.
Бывает и так, что один лидер хочет поднять какой-то вопрос, но предпочитает, чтобы он прозвучал не из его уст, а у другого лидера есть свой вопрос, который он тоже хотел бы обсудить, присоединившись к начатой кем-то другим дискуссии. В этом случае, говоря языком футбола, происходит нечто вроде договорной игры, когда заинтересованные лидеры, имеющие доверительные отношения, накануне договариваются друг с другом: ты подними мой вопрос, а я — твой.
К примеру, из всех лидеров "большой восьмерки" у Джорджа Буша самые проблемные отношения с арабским миром. Однако он не хочет лишний раз поднимать вопрос о "демократическом переустройстве Ближнего Востока", чтобы не дать оснований обвинить его в американской экспансии под лозунгом демократизации. И Буш может договориться с британским премьером Блэром или с японским премьером Коидзуми. Но уж точно по этому вопросу ему не стоит договариваться с российским президентом Путиным, для которого есть куда более "горячие" международные проблемы, чем "демократическое переустройство арабского мира". То же самое с проблемой Ирана, которая застряла у Буша как кость в горле, но никогда серьезно не беспокоила и не беспокоит Москву.
В свою очередь, российским интересам отвечает максимальное укрепление роли ООН. Однако Москва не хочет, чтобы проталкивание этой идеи выглядело исключительно как ее прихоть. Лучше, если это будет выглядеть как коллективная российско-европейская инициатива — скажем, инициатива Путина, Ширака и Шредера. А потом останется расписать роли по голосам, чтобы сакраментальная формулировка о роли ООН прозвучала возможно большее количество раз. Вначале можно назвать роль ООН центральной, заведомо зная, что другая сторона с этим не согласится. И уже в ходе дискуссии об архитектуре современного мироустройства согласиться пусть не с центральной, но с важной ролью сего почтенного института, тем самым продемонстрировав способность к компромиссу и консенсусу, которыми всегда отличался коллективный разум ответственных за судьбы мира держав.