В Большом зале консерватории завершил международное турне камерный оркестр Рейкьявика под управлением Владимира Ашкенази. Два венских классика (Моцарт, Бетховен) и один исландский (Торкель Сигурбьернссон) прозвучали в пику европейской исполнительской моде. Это и очаровало ЕЛЕНУ Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Владимир Ашкенази — выпускник Московской консерватории, победитель Второго конкурса имени Чайковского (1962). С 1963 года с женой-исландкой живет на Западе. Лауреат Grammy (за "Прелюдии и фуги Шостаковича"). Почетный дирижер Philharmonia of London. Руководитель оркестра Чешской филармонии. С 2004-го — главный дирижер оркестра телекорпорации NHK (Япония).
Перед концертом дирижер и пианист Владимир Ашкенази разыгрывал в артистической одну из сонат Бетховена. А этажом ниже, где разместили оркестрантов, фагот пел мелодию из "Весны священной" Стравинского. Вне партитуры мелодия эта удивила какой-то дремучей мудростью. То ли древний угорский корень высунулся в ней. То ли гамсуновский психологизм. Вскоре настроение это ушло. У артистической, где был Владимир Ашкенази, возникла дружелюбная Брунгильда. В сценическом платье с открытой спиной и с "мыльницей" наизготовку двухметровая исландка — не копье, так диск точно метала — встала в позу фотолетописицы: готовилась заснять выход маэстро из артистической БЗК. Усмехнувшись — кто-кто, а господин Ашкенази-то на эти лесенки-переходы не впервые ступает, я вскоре оценила девушкину мудрость: после концерта к нему ведь не пробьешься. Кстати, на сцене мудрая Брунгильда оказалась с фаготом в руках.
Первый номер программы, Девятый фортепианный концерт Моцарта (для тех, кто не знает манеры Ашкенази: дирижер солирует, сидя спиной к залу), произвел впечатление тем, что не пытался произвести впечатления. Закрытая крышка рояля, отчего звук получается маленький, ласковый, ровный. Зато в дирижерской жестикуляции — огонь, на который инструменты реагируют не громкостью, а умным движением реплик. Фортепиано же только скрепляет это, если на чем и настаивая, то на демократическом отношении к себе — не как к королю инструментов, а как к равному среди равных, инструменту куда скромнее изобретенного в 80-х годах ХIХ века концертного "Стейнвея", но и куда пластичнее своих молоточковых моцартовского времени аналогов.
Бетховенский первый фортепианный концерт повторил ту же картину с поправкой на время: чуть увеличился состав оркестра, труба появилась, литавры заактивничали. Но в общем и целом чудесное, зачастую выливающееся в импровизационность музицирование. Прямо удовольствие: слушаешь и слышишь общности и различия двух венских классиков. У Моцарта больше озорства, но и пения, и мелодий вплоть до причудливой вставки-эпизода в финале: бежала-бежала гонимая пальчиками мысль, вдруг огляделась — и вот вам медленная тема посередке заключительного Allegro. У Бетховена, между прочим, есть похожее: пышность, броскость, вдруг откуда ни возьмись ерническая уличная темка вроде той, под которую в старом фильме "Женитьба Бальзаминова" приплясывает подгулявший герой Вицина.
Но зато у Бетховена ритм драматургии — именно что ритм (не мелодия, даже не гармония), с которым и играют исландцы. Играют не хуже кабинетных аутентистов, которые, конечно, вам объяснят, что вот те самые четыре аккорда-удара (на них стоит первая бетховенская часть) возникли в барочной венецианской школе (исследователи даже сочинили на эту тему термин "удары молотком"), потом эмигрировали к симфоническим праотцам в Мангейм, а оттуда, скользнув по Гайдну, угодили в Бетховена. Но только аутентисты объяснят вам это сперва словами, потом музыкой, если получится. А камерный оркестр Рейкьявика с Владимиром Ашкенази умеет сказать это душой — тем, что сейчас похудело настолько же, насколько пожирнела аутентистская мысль Европы, разделившая мир на фанов исторического музицирования и всю остальную музыку.
Что потеряно при этом? Всего лишь спокойствие персонального переживания (если угодно, проживания) музыки теми, для кого научное исполнительство не более детальки крупного художественного мира. Один из этих людей — Владимир Ашкенази, обожатель всего, чему другие разучились удивляться. Вплоть до шума дождя, изображенного песочным шуршанием металлического желоба в пьесе исландца Торкеля Сигурбьернссона. Название пьесы "Mosk" в переводе с исландского означает "Мох". Но главное достоинство пьесы не игра букв и даже не архаические унисоны струнных, а то, что Владимир Ашкенази, которому публика устроила овацию, попытался объяснить, ткнув указательным пальцем в сердце. До этого пытался сказать словами. Но слишком тихий у него голос.