В Государственном историческом музее открылась выставка "Ф. И. Тютчев. Россия и Европа". Выставка, подготовленная при участии Министерства культуры РФ, министерства культуры Московской области, музея-усадьбы "Мураново", проходит в рамках федеральной программы празднования 200-летия поэта.
Из Муранова, конечно, привезли письменные принадлежности поэта, его пепельницу в виде саней и некоторые другие закономерные для юбилейной выставки реликвии. Но более всего Исторический музей интересовался не мемориальным, а историческим аспектом: великий поэт на фоне великих событий.
Выставка подготовлена при поддержке посольства ФРГ в России, на открытии выступал посол Германии, спонсоры тоже немецкие. И начинается она с немецкого периода в жизни русского поэта: с 1822 по 1837 год Тютчев состоял на дипломатической службе в Мюнхене (потом еще два года в итальянском Турине). В Германии нашего поэта помнят до сих пор и обещают одну из мюнхенских штрассе назвать его именем. При входе посетителей встречают два устрашающего вида рыцаря (для демонстрации австрийских доспехов XVI века нашли только женские манекены — если поднажать на железо у ступни, можно увидеть наманикюренные пальцы). К рыцарям присоседилась цитата из соответствующего стихотворения. Но гораздо более удачная параллель — "Уж солнца раскаленный шар..." и привезенная из Эрмитажа выразительная картина Каспара Давида Фридриха "Закат": два брата, наблюдающие величественное зрелище, как будто произносят тютчевские строки.
Дальше история и вовсе берет верх над личностью: с нескольких портретов молодой Тютчев, Тютчев-дипломат как будто взирает на политические катаклизмы. В качестве иллюстраций представлены: графика на темы революционного 1848 года, скульптурная "Марсельеза", полотно Н. Красовского "Затопление кораблей Черноморского флота в Севастопольской бухте". А также снаряд, ядро и картечь с полей Севастополя, сувенир от зятя, Николая Бирилева (подобными снарядами Бирилев был во время сражения контужен — и утонченный поэт далеко не был в восторге от своего героического, но простоватого зятя). Французская афиша о привлечении к военному суду взяточников представляет 1870-е и, видимо, не только этот период: в 1985 году она была подарена канцлером ФРГ генсеку ЦК КПСС Михаилу Горбачеву.
"Тютчев-историософ" или даже "Тютчев-цензор" — темы менее поддающиеся выставочной презентации, но более выигрышные, чем так педалируемая здесь тема "Тютчев-дипломат". Не выставлять же важные дипломатические шифры, потерянные Тютчевым при загадочных обстоятельствах, когда он, получив отказ в отпуске, самовольно покинул Турин в 1839 году? Или до сих пор хранящиеся в архивах документы, каллиграфически переписанные молодым дипломатом, которому еще не опротивела эта однообразная работа и который еще не испортил себе навсегда почерк. Зато на выставке красуется камергерский вицмундир: он-то действительно символизирует отношение Тютчева к карьерному росту. Поэт каждый раз капризно встречал редкие повышения по службе: заказывать новое обмундирование или за собственный счет изготовлять пожалованный Владимирский крест было слишком хлопотно. Так, свое появление при дворе в качестве новоиспеченного статского советника Тютчев иронически комментировал как "чудесное явление нового мундира во всем его девственном и непорочном блеске". Многие представленные на выставке экспонаты и кажутся таким "чудесным явлением" внешней стороны жизни Тютчева.
Например, многоликий Тютчев предстает здесь еще и прославленным светским львом, желанным гостем петербургских и европейских салонов. Устроители словно решили проиллюстрировать высказывание о "едва ли не самом светском человеке в России" Владимира Соллогуба: "Ему были нужны как воздух каждый вечер яркий свет люстр и ламп, веселое шуршание дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин". Вот в витринах и выставили платья, балетные туфельки, ювелирные изделия и даже бальные ботиночки императрицы Александры Федоровны. Контрастом к ним смотрится фотопортрет 1865 года, где укутанный в плед и увенчанный цилиндром поэт, ухватившись за большой черный зонт, словно призывает: "Молчи, скрывайся и таи..." Финальный экспонат — грустный пейзаж родного тютчевского села Овстуг. Это одновременно и образ той самой России, которую "умом не понять и аршином общим не измерить", и просто дорога, на которую дважды каждый день ходили встречать увлекшегося столичной суетой отца семейства его жена и дочери.
АСЯ Ъ-ЛАВРЕЦКАЯ