Чеховский фестиваль танец
В рамках Чеховского фестиваля открылся первый "Японский сезон" в Москве. Начали с истоков: в театре "Школа драматического искусства" японцы показали "Хаячинэ-такэ-Кагура" — древнейшие ритуальные танцы своей страны. Их вполне современной сдержанности дивилась ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Первый "Японский сезон" в России — симметричный ответ первому "Русскому" — в Японии, прошедшему в конце прошлого года. Обе страны считают, что им есть что сказать друг другу, и отныне "сезоны" будут регулярными — год у них, год у нас. Первый "Японский" удачно вписался в Чеховский фестиваль — этот мощный двухмесячник ежегодно взбаламучивает и без того бурную театральную жизнь столицы, так что японские труппы будут пользоваться повышенным вниманием. Программа рассчитана на все вкусы: к старинным театрам но и кабуки добавлены современные танцкомпании "Рейко Ното" и Batik, а кульминацией станет ростановский "Сирано де Бержерак" в постановке инициатора обменных "сезонов" режиссера Тадаси Судзуки.
Первый же японский вечер был отдан древнему искусству "Кагура", выросшему из шаманских плясок и до сих пор являющемуся ритуалом. Оно по-прежнему служит "утешению духов" и признано "народным культурным наследием нематериальной формы первой степени". Любопытно, что до сих пор "Кагура" исполняют простые крестьяне, а не профессиональные артисты. Для сохранения "Хаячинэ-такэ-Кагура" ("Кагура горы Хаячинэ") создана ассоциация, призванная содержать в неприкосновенности четыре десятка танцев (самому молодому из них полтысячелетия). В Москву ассоциация привезла программу "Ямабуси-Кагура" — разновидность ритуального танца, с помощью которого лет 800 назад монахи-отшельники ямабуси ("таящиеся в горах") изгоняли злых духов из крестьянских домов.
В соответствии с исторической правдой антураж перенесенного в Москву танцритуала скуден: "сцена" выгорожена четырьмя деревянными столбиками, между которыми натянуты веревки с бумажными ленточками. Жрецы-актеры поочередно вылезают из-под задника, испещренного символами черного полотна. Танцы сопровождает закулисная флейта или человеческий голос, но, как в любом шаманьем плясе, главное тут — ударные: железные тарелочки и барабан (музыканты чинно сидят на подушках рядом с импровизированной сценой).
Главный элемент костюма заклинателя духов — высокий шлем с детским петушком на макушке и огромными "петушиными" сережками, мотающимися как уши слона. Главное оружие — веер и короткая кисть, похожая на малярную. В воинственных танцах обнажают и мечи. Впрочем, никакой рубки джигитов не дождетесь: мечами только вращают, помахивают и грозят. Танцуют либо в масках (вполне злодейских — красных или черных, искаженных устрашающей гримасой), либо с открытыми лицами, зато головы обвязаны белым полотном. Можно предположить, что иногда артисты изображают птиц — то домашних курочек, то диких журавлей. На средних пальцах солистов — белые кустики коротких ленточек неизвестного назначения. Словом, если бы ритуальные танцы сопровождались пояснительной лекцией о назначении того или иного предмета, вечер оказался бы куда более захватывающим.
Потому что пять древних танцев выглядели по-монашески аскетично: жестко регламентированные жесты рук, сдержанные притоптывания-припадания, внезапные приседания, редкие прыжки, резкие, кратковременные кружения. Все очень неторопливо. Комбинации движений повторяются по пять раз, так что когда на шестой происходит что-то новенькое (типа раскрывания веера), это производит впечатление почти что фуэте. Самым напряженным оказался финальный "Танец вопрошенной богини" с деревянной головой льва, олицетворяющей бога Гонгэн. Лакированную голову водрузил на себя один из актеров. Другой, держась позади, манипулировал длинным хвостом ткани, приделанным к голове, чтобы первый не запутался во время пируэтов. Голове с поклоном подносили выпить и закусить, она с удовольствием щелкала пастью и кланялась в ответ. И сразу стало очевидно, что вежливость современных японцев имеет глубоко ритуальные корни.