В бывшем Камерном музыкальном театре имени Покровского, недавно вошедшем в состав Большого, состоялась первая премьера сезона: оперу «Один день Ивана Денисовича» Александра Чайковского поставил Георгий Исаакян. Спектакль посвящен столетию со дня рождения Александра Солженицына, которое отмечается сегодня. Рассказывает Илья Овчинников.
Сюжет «Одного дня» воспроизведен в постановке со всей буквальностью — вплоть до ватников и арестантских номеров
Фото: Владимир Майоров / Большой театр
Камерный театр был создан Борисом Покровским в 1972 году; одним из главных событий тогда стала постановка оперы «Нос» Шостаковича, не шедшей в СССР почти полвека. В основу ее легла повесть Гоголя, что начинается со слов «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие». В декабре года 2018 странное случилось и в Москве: в театре между Лубянкой и Кремлем поставили «Один день Ивана Денисовича», музыку написал Чайковский, дирижировал Солженицын. Правда от первого до последнего слова, хотя звучит фантасмагорически; как и новое название театра, которое не так легко написать: то ли Камерная сцена Большого театра имени Покровского, то ли Камерная сцена имени Покровского Большого театра.
То, что дирижером-постановщиком спектакля выступил сын писателя Игнат Солженицын, вдвойне символично. Именно его конфликт с режиссером Михаилом Кисляровым положил начало периоду междуцарствия в театре, переставшем в итоге существовать как самостоятельная творческая единица. К худу ли, к добру ли, судить трудно; в любом случае один из героев спектакля — оркестр театра под управлением Солженицына, давно не звучавший так уверенно. По сравнению с составом, игравшим на премьере «Одного дня» в Перми (2009), оркестр уменьшен, и смена масштаба опере на пользу: сцена на Никольской меньше пермской и ближе духу рассказа Солженицына, сила которого среди прочего в его компактности.
Иные инструменты автор заменил синтезаторами — например, арфу, чьи вопросительно-тоскливые переборы составляют один из лейтмотивов оперы. Александр Чайковский говорит об ее замысле как о «продолжении "Катерины Измайловой"», и в музыке «Одного дня» слышно влияние и Шостаковича, и композиторов его круга — Бориса Чайковского, Мечислава Вайнберга. Ближе к финалу, когда конвой ищет «молдавана», слышатся отголоски «Рапсодии на молдавские темы» Вайнберга, неизбежны ассоциации и с его оперой «Пассажирка». Премьера «Одного дня» в Перми (режиссером там был также Георгий Исаакян, он же соавтор либретто) состоялась до постановки «Пассажирки» в Брегенце и ее триумфального шествия по миру, хотя и после ее премьеры в Москве (2006). Так или иначе «Пассажирка», знаковая опера о лагере смерти и исторической памяти, присутствует в поле зрения авторов «Одного дня», особенно теперь, когда ее дважды поставили в России.
Два сезона назад, когда в Москве были показаны обе «Пассажирки», стало ясно: «лобовые» сценические решения — с колючей проволокой и зловещими эсэсовцами — перестают работать, а высказывания о самом важном лучше удаются, когда они обставлены символически, а не буквально. Этот прямолинейный образный ряд эксплуатировала и недавняя «Фрау Шиндлер» в МАМТе, тем удивительнее, что почти через десять лет после мировой премьеры «Одного дня» Исаакян ставит во многом тот же спектакль. Художником пермского спектакля был Эрнст Гейдебрехт, московского — Алексей Вотяков; различия, разумеется, есть, но сходства заметнее.
В первую очередь прямолинейность: на протяжении двух часов мы видим заключенных в ватниках и ушанках с нашитыми номерами. Их пение — у театра Покровского появился хор — безусловно, трогает, но картинка напоминает ту, что была десять лет и несколько «Пассажирок» назад: неизменна буквальная ее составляющая, едва ли стала глубже символическая.
Впрочем, вопрос не только к авторам спектакля — как воплощать Солженицына на оперной сцене. Так, в опере «В круге первом» композитор Жильбер Ами слишком буквально следует за текстом, что слушается неважно даже на благозвучном французском. В этом «Один день» выигрышнее: чего стоит блистательно решенный Чайковским «Лагерный словарь», где хор с серьезным видом разъясняет понятия «вертухай», «кум», «качать права» — впору смеяться и плакать одновременно.
Что режет слух — мысли автора об Иване Денисовиче, вложенные в уста самого героя; но и их Захар Ковалев, исполнитель сложнейшей партии Шухова, проживает и пропевает пронзительно. Эпизодическую роль Комполка превращает в трагический этюд большой силы Герман Юкавский, один из лучших артистов театра. Другой ветеран этой сцены, Алексей Мочалов, убедителен в роли Цезаря Марковича скорее драматически, чем вокально. И до слез трогает воображаемый диалог Шухова с женой (Анна Бауман). Накануне премьеры Игнат Солженицын своими руками установил на здании театра знак проекта «Последний адрес» в память о расстрелянных жителях дома. Табличка «Последнего адреса» с именем Ивана Денисовича стала и элементом афиши, украшающей фасад на Никольской; она встречает и провожает зрителей, достраивая образный ряд спектакля.
Фотогалерея
Лагерное прошлое, жизнь в эмиграции и возвращение в Россию писателя-диссидента
Фото: AP / Bernhard Frye
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: AP
Фото: из личного архива семьи А. И. Солженицына
Фото: Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: AP / Heinz Ducklau
Фото: AP
Фото: Алексей Щукин / ТАСС
Фото: Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Феклистов Юрий / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Коммерсантъ / Сергей Михеев / купить фото
Фото: Yuri Kochetkov / Pool / Reuters
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото