Французский писатель Мишель Уэльбек изрек, что весь мир — супермаркет, а люди в нем и покупатели, и товар. Вот лежим, упакованные, на стеллажах, у каждого вульгарная бирочка: возраст-рост-вес, объем груди и бедер, а также годовой доход и количество отработанных часов. А как же духовность и добродетель? Они тоже замерены, и параметры указаны — только не каждый полезет разбирать мелкий шрифт.
Слава богу, даже в супермаркетах остались еще книжные отделы, где наравне выставлены Библия, Шопенгауэр и Мишель Уэльбек. И автор "Мира как супермаркета" уверен, что выберут именно последнего. В новом сборнике статей, эссе и интервью Мишеля Уэльбека эта уверенность как раз и обосновывается. При том что автор не скрывает, что многие из представленных здесь текстов — журналистская поденщина и даже не такая "жестокая и гадкая", как его проза, и не такая "светлая и причудливая", как стихи. Но зато именно в этой брошюре, напоминающей безличный буклет к недавно прошедшей по Европе выставке "Shopping" (там, где золотая тележка вместо золотого тельца), просто и доступно представлен человек рубежа веков. Такой человек, возможно, еще тешит себя мыслью, что мир — это колоритный рынок (как в "Чреве Парижа" Золя), или набитая любопытным хламом комиссионная лавка, или хотя бы шикарный бутик. Но рано или поздно осознаешь, что все-таки это уэльбековский supermarche. Здесь типичные для эпохи противоречия привычно раздирают человека. Он устал и находится "на пороге растерянности". Общение между людьми стало невозможным без насмешек и аллюзий, из-за этих же напастей пришел конец всем видам искусства. Правда, кроме литературы, которая может оставаться собой под любыми наслоениями: "упав, отряхнется и снова встанет на лапы, точно собака, вылезающая из пруда". Чтобы быть достойным такой литературы, читатель тоже должен как следует отряхнуться, самостоятельно воспринимать "смиренно раскрытую перед ним книгу". В супермаркете, значит, тоже можно устроиться. Но ведь существуют еще и моллы.Недавний гонкуровский лауреат писатель Паскаль Киньяр показал, что гораздо хуже, когда навязываемые товары сплошь одной страны изготовления. Его книга с актуальным заголовком "Американская оккупация" не политический памфлет, а роман 1994 года об американском военном присутствии во Франции. И американцы здесь вовсе не корень зла. Не случайно действие происходит в городке Мен, месте с богатым оккупационным прошлым: "Орлеанскую землю захватывали кельты, германцы, потом, на целых пять веков, римляне, аланы, франки, норманны, англичане, немцы и, наконец, американцы". Жители города уверены, что и это не конец, поскольку в списке не хватает еще русских. Но небольшая история Паскаля Киньяра не о них, а о двух юных влюбленных, грезящих об американском рае и изгнанных из него. Сначала героям приходится довольствоваться малым: мечтая о "джазе, тостере и Голливуде", они по ночам откапывают в американском мусоре пустые бутылки из-под кока-колы и смятые комиксы. Потом, словно в диккенсовской сказке, герои попадают в заветный мирок: пробуют кока-колу и пиво Budweiser, слушают джаз. В Мене проходит праздник, объединяющий религиозное шествие, вещевую лотерею и футбольный матч, организуемый американской базой. Конечно, ни к чему хорошему это не приводит. Хотя по накалу франкофонных страстей роман Паскаля Киньяра оценивается как удивительно сдержанный. Многие национальные доблести, к примеру умение savoir vivre, как раз уступаются американцам. Местный философ увещевает тех, кто "слишком много пьет, страстно увлекается музыкой, неотрывно читает, пылко любит, подсаживается на иглу". Почти всем этим тяжелым случаям находится место в романе (разве что никто не читает "неотрывно"). Спасение французов оказывается в умеренности. Но автора уже больше волнует даже не судьба французских Адама и Евы в американском раю. Интеллектуалу Киньяру интереснее наблюдать, как происходит стилистическая оккупация: на землю Франсуа Вийона приходят словечки из песен Бадди Холли и Чабби Чекера. На вийоновское "Весь мир — бордель" Элвис Пресли отвечает "Love Me Tender". Фолкнер борется с Рембо.
Хроника самого мучительного романа с художественной прозой зафиксирована в книге "Ролан Барт о Ролане Барте". Здесь есть афоризмы, наброски, подписи к фотографиям, обрывки воспоминаний. Знаменитый философ и литературовед Ролан Барт, провозгласивший "смерть автора", но не отрицающий возможность получить "удовольствие от текста", в 1973-1974 годах находился у самых подступов к заветному романному жанру. Автор признается, что если бы все же написал роман, то это был бы текст в духе Пруста. Но, досконально зная, "как сделан" прустовский цикл, он все же не представляет, как это вместо столь интересующей его надменной Доксы (общественное мнение) или расхожего Дискурса описывать каких-то Одетту и Свана. Писательский хлеб, подробные разъяснения, что нравится, а что нет, философ, словно неумелый ученик, преподносит в виде конспекта: "Мне нравятся: салат, корица, сыр... Не нравится: белые шпицы, женщины в брюках, герань..." Тем не менее кружение вокруг романа тоже своего рода жанр, "По направлению к Барту". Отправной точкой стал заказ книги для серии "Писатели на все времена": Ролан Барт настолько увлекся, что не только придумал о себе книгу, но и написал на нее рецензию "Ролан Барт в степени три" ("коротковато, юноша", "написан без блеска"). "Ролан Барт о Ролане Барте" и стал перечнем тех причин, по которым роман не может быть написан. Одна из них — сложное философское понятие "боязнь текста", которое Барт растолковывает читателю историей о Брехте. Тот требовал от актеров, чтобы они приходили на репетицию "натощак", то есть не наполненными никакими эмоциями. А каково писателю воспринимать свой роман уже "после", когда прошло вдохновение, "не любить написанное мною, а лишь переносить его натощак"? Нет уж, лучше "безопасный роман" с высокой степенью защиты.
Мишель Уэльбек. Мир как супермаркет / Перевод с французского Н. Кулиш. М.: Ad Marginem, 2003
Паскаль Киньяр. Американская оккупация / Перевод с французского Ирины Волевич. М.: МИК, 2002
Ролан Барт о Ролане Барте / Составление, перевод и послесловие Сергея Зенкина. М.: Ad Marginem, 2002