Премьерой фильма Вадима Абдрашитова "Магнитные бури" в Петербурге завершился фестиваль "Виват кино России!". Зрители уходили из зала, но МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ досидел до конца и осудил всех ушедших.
Подспудный пафос фестиваля, да и всей современной кинополитики,— возвращение к состоянию блаженных 1970-х: полторы сотни фильмов в год, госзаказ, обильное финансирование, зрительский ажиотаж вокруг национальных хитов. На премьере "Магнитных бурь" эта мечта стала явью, только не в том смысле, в каком предполагают ее апологеты. Так, как уходили зрители с фильма Вадима Абдрашитова, не уходили из залов с 1970-х, с показов фильмов Тарковского.
Фестивальный народ можно понять. Пришли полюбоваться на милых, светских, вручающих друг другу призы людей, почтивших фестиваль своим присутствием, Никиту Михалкова, Эльдара Рязанова, Лидию Федосееву-Шукшину и заодно посмотреть что-нибудь праздничное. А увидели картину чужого, злого мира, о котором лучше не знать.
Где секс-символ Виктория Толстоганова некрасиво валяется под железнодорожной насыпью в резиновых сапогах и мерзких лиловых трениках; где не существует не то что мобильников, но и телевидения; единственная мелькающая в кадре машина — милицейский "козел", а люди изъясняются так: "А ты че?", "А че я?" Да и вообще, начать фильм с массовой драки, снятой в реальном времени и кажущейся не адреналиновым выплеском, не эффектным зачином, а угрюмой рутиной,— это провокация против зрительского сознания, приученного к динамичному монтажу и гемоглобинным спецэффектам.
Сюжет фильма, как всегда у Вадима Абдрашитова, обманчиво "реалистичен". Как всегда, он снял кино не то что о мужчинах, а о мужиках, жилистых и бесхитростных. Как всегда, долго выжидал, прежде чем подставить обществу свое, как всегда, безжалостно промытое зеркало. Где-то на Урале два предпринимателя, Оскар и Митька, сражаются, вернее, делают вид, что сражаются, за некий комбинат. И каждую ночь купленные ими или просто поддавшиеся массовому безумию рабочие идут в бой, вооружившись арматурой: одни штурмуют завод, другие обороняют. Валерка, пролетарий с растерянными глазами, вовлеченный в конфликт, теряет в итоге и обручальное кольцо, и жену, перевоплотившуюся в свою сестру, удачливую путану, и друга, убитого ментами, и самого себя.
Мир фильма жесток и безнадежен, но это что угодно, но только не чернуха. Вадим Абдрашитов придал правдоподобную фактуру притче, построенной по канонам классического европейского абсурдизма, и абсурд жизни, не в России, а как таковой, стал от этого депрессивнее любого Кафки. Что не отменяет социального измерения фильма.
Сейчас в большой моде поэт Всеволод Емелин, пишущий о "рабочем поселке, где нету работы" и грозящий: "Мы только мечтаем, морлоки и орки, как встретим цветами здесь тридцатьчетверки". "Магнитные бури" из той же оперы: не предупреждение, а констатация факта.
Герои "Магнитных бурь" живут как в бреду, по законам не дикого капитализма, а дурного сна. С наступлением темноты они превращаются в синие тени, в зомби, сходящихся по воле невидимого крысолова в рукопашной, которой не видно конца. Кто за кого, кто кого бьет (но никогда не убивает — смерть отрезвила бы), решительно непонятно. По ночным улицам сосредоточенно за кем-то гонятся люди без лиц. В комнату, где предаются любви супруги, врывается смерч потасовки, в щепки разносящей убогий уют. Переход от тьмы к свету едва ли не страшнее: пару раз на экране происходит фирменное абдрашитовское братание мужиков. Обряженные в белые рубашки, чудом излечившиеся от ночных ран, они гулко хлопают друг друга по плечам, обнимаются и припоминают, кто у кого на свадьбе играл на баяне, но кажутся все теми же живыми мертвецами. И так же, по законам сна, разбитая ваза может оказаться нетронутой на привычной полочке, а чужая и страшная женщина назваться твоей женой.
"Магнитные бури" вызывают множество ассоциаций, но это не цитирование, а свободное и уверенное существование Вадима Абдрашитова в космосе кинообразности. Банды рабочих сходятся в прологе с такой же первобытной, ритуальной, истовой сосредоточенностью, как "банды Нью-Йорка", а с массовкой господин Абдрашитов работает получше Мартина Скорсезе. Побоища в цехах навевают воспоминания о "Стачке" Эйзенштейна, а обреченное возвращение героя по гудку на завод — об экранизациях "Матери". Но плотнее всего фильм насыщен реминисценциями из советского военного кинематографа. "Морлоки" роют картошку на совхозном, что ли, поле, а промелькнувший в фонограмме рокот самолета превращает эту мирную сцену просто в какой-то эпизод июньского, 1941 года, отступления. И падают они в густую траву при виде милицейского "уазика", словно от "мессера" прячутся. А бегущая под грохот разрывов от танка (охота на мелкое зверье на танковом полигоне — способ прокормиться) жена героя — это же Вероника из калатозовских "Журавлей". Жизнь, превращенная в войну всех против всех,— метафора понятная и прямолинейная, почти топорная. Но Вадим Абдрашитов обладает редчайшим даром даже топором работать, как ювелирным инструментом.