фестиваль музыка
В Большом зале консерватории концертом солистов, хора и оркестра Мариинского театра открылся II Пасхальный фестиваль Валерия Гергиева. Праздник посетила ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Официальная часть — куда ж без нее — содержала три кратких выступления. Соучредитель Московского пасхального Юрий Лужков приличествующим, чуть даже сонным голосом посвятил кульминацию речи господину Гергиеву: "И конечно, хорошо, что у фестиваля вот такой эстетический нерв — Валерий". Потом было робкое приветствие молоденького замминистра культуры Дениса Молчанова, уступившего микрофон архиепископу Истринскому владыке Арсению.
Не перегнув с подобающим светски-православным официозом, II Пасхальный начался "Свадебкой" (1914-1923) Игоря Стравинского. Четыре рояля, расставленные чуть по косой, за ними ряд из шести ударных инструментов, за которыми стройный хор — такой европейски-элегантной была самая первая картина Гергиев-феста, в которую под аплодисменты вошли четыре мариинских солиста и маэстро в черной рубахе навыпуск.
Их подчеркнуто сдержанное дефиле, надо сказать, обезопасило первый номер программы от уже чрезмерной экзальтации зала. Обрядовые русизмы "Свадебки" — швейцарского опуса, завершившего значительный, так называемый русский период творчества композитора,— звучали на сцене Большого зала чуть ли не впервые. И звучали как раритет. Суховато-жесткие унисоны четырех роялей держали отпрыски славной династии Могилевских: два брата Александр и Максим с женами. Шестеро ударников, стоя за ними, эффектно забрасывали дорожку "Свадебки" гроздьями прихотливой ритмической мишуры. Хор не без намека на древнюю комментаторскую функцию в античных трагедиях цементировал языческую архаику Стравинского. Ну а солисты (Наталья Корнева, Ольга Савова, Дмитрий Феленчак и Геннадий Беззубенков) вели плакательно-заклинательное повествование, в основе которого — тексты вывезенного Стравинским из России сборника народных песен Ключевского.
Делался жест в пользу европейски-элитарного прочтения "Свадебки" Стравинского — композитора не только далекого от примитивной русопятости, но и известного насмешника над системой Станиславского: "Если невеста плачет, то она это делает не потому, что горюет, а потому, что так по обряду положено". Но одно обстоятельство портило дело: вокалистам на авансцене не сделали подзвучки, отчего голоса их вдавились в инструментально-хоровой рельеф как раскрошившиеся носы на эллинских скульптурах.
Впрочем, этот промах полностью извинился вторым отделением с Пятой симфонией Чайковского. Факт ее наличия в программе трудно не увязать с прошлогодними пасхальными событиями, в разгар которых все, в том числе и Валерий Гергиев, хоронили Евгения Светланова. Прощаясь тогда не только со Светлановым, но и с его интерпретациями, в частности, записанных в "Антологии русской музыки" симфоний Чайковского, критики тогда приписали Гергиеву миссию светлановского преемника. И вот теперь Пятая Чайковского в исполнении Валерия Гергиева готовила аргументы как сторонникам, так и противникам такой концепции.
Мощнейший темперамент и фантастические темповые перепады, экзальтированность образов, при этом — гурманская стилистическая палитра. То надмогильный хрип, то венское вальсирование, то барочные духовушки, то переполненность бескрайностью русского мелоса. В чем-то угадывалось светлановское. Но не то мудрое и вечное, что так памятно и любимо, а то кипящее жизненностью, энергией, победами и тревогой, что есть сам Валерий Гергиев с лишь ему присущим комбинированием формы с изменчивыми содержаниями — симфонической пластики с выходами в оперность.
Такое чувство, что, приняв во внимание все устойчивые дирижерские манеры — взрываемость фон Караяна, интеллект Саймона Рэттла, артистизм Клаудио Аббадо, шикарность Риккардо Мути, аналитику Кента Нагано и мудрость Евгения Светланова, маэстро Гергиев попросту приватизировал их. Дополнив собственную уникальность еще более уникальным явлением — нет, не человека-оркестра, а дирижера-холдинга.
И похоже, именно на правах дирижера-холдинга на бис Валерий Гергиев сыграл Увертюру к "Руслану и Людмиле", после недавнего эксперимента в Большом театре позволив насладиться Глинкой уже по полной (а не ограниченной аутентичным глинкинским оркестром) программе.