В канун Пасхи на Новой сцене Большого театра впервые в Москве был исполнен ранний опус основателя нововенской школы Арнольда Шенберга — "Песни Гурре" (1911) для двух оркестров, двух смешанных хоров, пяти солистов и чтеца. В роли чтеца выступил Клаус Мария Брандауэр. Дирижировал Николай Алексеев. Рассказывает ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
"Песни Гурре" Арнольд Шенберг писал в два захода. В 1900 году сочинил основной материал, частично инструментовав его. А к 1911 году, возобновив дело после большого перерыва, полностью закончил партитуру для огромного симфонического состава, смешанных хоров и солистов.Сюжет из поэзии датчанина Якобсена на темы средневековых сказаний напоминает "Тристана и Изольду", "Пеллеаса и Мелизанду". "Песни Гурре" (Гурре — фонетическая метафора голубиного воркования) — это история роковой любви короля Вальдемара к юной красавице Тове. Отравленная по приказу королевы наутро после ночи любви Тове умирает, а опустевшее сердце Вальдемара исторгает горькие упреки Всевышнему, который лишил "своего подданного последнего луча света". Отчаяние доводит взбунтовавшегося на Господа короля до шутовской роли предводителя мертвых. Движимому тоской одиночества Вальдемару противопоставлена парочка слепо-счастливых персонажей — Крестьянин и Клаус-дурак.
Шенберг в "Песнях Гурре" выступает, конечно, далеким от отцовства изобретенной им впоследствии додекафонии, скорее уж величественным потомком Вагнера и чутким современником Рихарда Штрауса с Густавом Малером. Сопутствовавшие сочинению обстоятельства — Шенберг руководил тремя рабочими хорами, из-за безденежья подрабатывал инструментовкой чужих произведений (наоркестровал около 6 тыс. страниц) — позволяют заподозрить в "Песнях Гурре" маниакальную надежду автора на творческую компенсацию за все бытовые невзгоды. И он ее получил, сразу же после лейпцигской премьеры 1913 года став знаменитым.
Объем чувств, вложенных композитором в "Песни Гурре", балансирует на грани гениальности и совершенного безумия: агрессия и эротика, буколическая пейзажность и социальная заостренность, богоизбранность и богопроклятость. К тому же это — дайджест всей дошенберговской европейской музыки, бурлящий на таком эмоциональном градусе, после которого композитор неминуемо вставал перед проблемой "принудительного самоохлаждения". В результате чего и появилась абсолютно новая музыкально-логическая система 12 тонов — изобретенная Шенбергом додекафония.
В начале московского исполнения (играли оркестры "Русская филармония" и Большого театра) ощущалась некоторая стеснительность. Бестелесные валторны, тиховатые контрабасы, стыдливые виолончельные vibrato, казалось, так и будут литься пресноватым компотом взамен обжигающего Шенбергова зелья. Но дирижеру, видно, просто требовалось время "на разгон", он приберегал краски. И где-то уже с четвертого номера Николай Алексеев подбавил столько энергии и звука, что порой оркестр даже накрывал певцов. От исполнения стал бить крепкий вагнеровский ток. Арии Вальдемара с множественными кульминациями сменялись густым томлением песен Тове.
Порой проскакивая подробности (вроде валторнового лая собак в песне Тове или контрабасовых щелчков, когда Клаус-дурак поет о своих соседях, "которые бросают кости, даже когда едут верхом"), оркестр цепко держался симфонической канвы, действительно перегруженной массой экстраординарных звукоподробностей.
Несмотря на участие одной из самых признанных вагнеровских певиц — Мелани Динер (Тове), женской пальмой первенства завладела меццо Марианна Тарасова из Мариинки. Свою единственную песню лесной голубки она сделала едва ли не самой экспрессивной среди всех остальных. У мужчин лидировал малоизвестный австралиец Гленн Уинслейд (Вальдемар). Он выиграл у сиповатого британца Пола Уэлана (Крестьянин) и чуть сырого литовца Альгирдаса Янутаса (Клаус-дурак). Что касается хоровой партии капеллы Полянского и хора Льва Канторовича, заметным ее просчетом стало грубое звукоусиление, компенсировавшее явный недобор голосов.
Однако главной претензии заслуживал абсолютно неверный выбор помещения. Мелкие внутренности Новой сцены Большого буквально примерили "Песни Гурре", один из самых насыщенных по составу опус мирового репертуара, к роли слона в посудной лавке. К счастью, казуса не произошло. На то было несколько причин: правильный дирижер; три по-настоящему беспроигрышных голоса; ну и, конечно, Клаус Мария Брандауэр. За рассказчика он читал довольно сипло, но с такой брехтовской экзальтацией, что союз сказочно красивой музыки с заявленной ею темой уязвимости красоты был увенчан раритетной австро-немецкой интонацией.