Рубежи эстонской поэтики

В Третьяковской галерее открывается выставка «Поэтика рубежей. Эстонское искусство 1918–2018», сделанная совместно с Художественным музеем Эстонии. Это второй — после выставки азербайджанского искусства — «республиканский» проект в преддверии празднований 100-летия СССР, к которым готовятся в Третьяковке

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Тоомас Винт. «В старом городе», 1985

Фото: Третьяковская галерея

Айли Винт. «На острове Тютарсаар», 1986

Фото: Третьяковская галерея

Лучший из доступных на русском языке архитектурных путеводителей по Эстонии написан выдающимся эстонским искусствоведом Виллемом Раамом. Написан, правда, по-эстонски, но переведен под руководством автора, а русский он выучил превосходно — вначале в Усольлаге, затем на поселении в Красноярском крае, в этих университетах он провел 15 лет, с 1941-го по 1956-й. В лагеря Виллем Раам, выпускник Тартуского университета, молодой и подававший большие надежды историк искусства, попал, проработав чуть меньше года директором Художественного музея Советской Эстонии — в первый раз советской. Того самого музея, в партнерстве с которым Третьяковка и делает выставку «Поэтика рубежей. Эстонское искусство 1918–2018». Причем если Художественный музей Эстонии делает «Поэтику рубежей» про искусство века независимости, прерванного периодом советской, германской и вновь советской оккупаций, как это вполне определенно и однозначно называется в эстонской историографии, то Третьяковская галерея делает «Поэтику рубежей» про искусство полувека одной советской социалистической республики — в рассуждении большой парадной выставки к столетнему юбилею СССР, намеченной на 2022 год.

Однако Художественному музею Эстонии не привыкать к работе в режиме двойного кодирования. Например, в 1942-м музей делал выставку про столетие эстонского искусства — у себя и в мюнхенском Доме искусства, том, где пятью годами ранее открылась первая «Большая германская художественная выставка» — в противовес, укор и назидание соседней экспозиции «Дегенеративного искусства». Выставка называлась «Три поколения эстонского искусства, 1840–1942» (к ней Виллем Раам не имел никакого отношения — он тогда трудился в районе Соликамска) и показывала, что со временем в национальных художественных кругах остзейских немцев постепенно вытесняют этнические эстонцы, а в национальных эстетических предпочтениях немцев постепенно вытесняют французы — только Кандинский и немецкий экспрессионизм во всей своей «дегенеративности» заставляют эстонцев вновь повернуться в сторону Германии. В общем, для 1942 года и мюнхенского Дома искусства все это было весьма неожиданно и смело. «Поэтика рубежей» — тоже о «трех поколениях эстонского искусства», и, похоже, Художественному музею Эстонии все же удастся перепеть на свой лад старую песню о главном, то есть о непреходящей художественной ценности соцреализма и его благотворном влиянии на национальные школы, какую вновь затянули в Третьяковке в последние годы.

Впрочем, не стоит думать, что в Художественном музее Эстонии хранится одна «художественная Эстония», а в Третьяковской галерее — другая и что они нигде — ни в одной точке — не пересекаются. И конечно, не стоит забывать, что сейчас в Третьяковке собраны по меньшей мере две «художественные Эстонии». Одна — более официальная, представленная в той коллекции, какую в ГТГ составляли сами с 1946 года и значительно расширили в 1986-м, когда музей объединили с Государственной картинной галереей СССР на Крымском Валу. Эта «более официальная» Эстония — очень печальное зрелище. Взять хоть Эльмара Китса, лучшего живописца тартуской школы «Паллас»: мы увидим на выставке, что в начале 1945-го он еще совершеннейший Боннар, к 1955-му вырождается в совершеннейшего «опять двойка» Решетникова и лишь на исходе оттепели приходит в себя, точнее — не вполне в себя, а в художника, глубоко травмированного пережитым идейно-эстетическим изнасилованием и с опаской балансирующего на грани разрешенных Пикассо и Грундига.

В мемуарах другого выдающегося эстонского искусствоведа Бориса Бернштейна точно, тонко и остроумно рассказывается о том, как на советский манер причесывалось искусство новой советской республики. Скажем, как старый ахрровец Фридрих Лехт, присланный из Москвы художественно комиссарить в хоть и родной, но малознакомой Эстонии, повелел нацепить фиговые листы на слепки в академии. «В Таллине в ту пору жил карикатурист Лев Самойлов,— вспоминает Бернштейн.— Прослышав об улучшении классических слепков в Художественном институте, он нарисовал сцену: Лаокоон и его сыновья, извиваясь соответственно эллинистической группе из Ватикана, натягивают штаны, легендарный троянский жрец говорит: „Дети, одевайтесь быстрее, Лехт идет!" Действительно, из глубины приближается Лехт, очень похожий, с элегантным фиговым листом в наружном кармашке пиджака. Для незнающих было сделано пояснение, что „лехт" по-эстонски значит „лист". В любой, самой продуманной системе бывают прорехи — то ли у Самойлова в редакции были друзья, то ли какая другая причина случилась, но карикатура была опубликована в журнале „Крокодил"». К сожалению, не вся история осовечивания эстонской школы так безобидно забавна.

Но в интеллигентских кругах метрополии, творческих и не особенно, эстетически диссидентствующих или попросту модничающих, была и другая «художественная Эстония». Самая западная — не в смысле географии, но в смысле культуры, как духовной, так и материальной,— республика СССР. Та, для поездок по которой — почти как за границу — и предназначался вышеупомянутый архитектурный путеводитель Виллема Раама. Юло Соостер, тоже проведший в лагере молодость, но не 15 лет, а «всего лишь» семь, был главным послом этой воображаемой западной Эстонии в неофициальном московском кругу, и его сюрреализм, отчасти импортированный из довоенного Парижа и привитый учителями из тартуского «Палласа», отчасти выращенный из самого себя и личного трагического опыта, был, в отличие от местного, книжного и вымученного, вполне органичен. Но были также эстонская архитектура, эстонский дизайн, эстонская графика с выходами в метафизику и абстракцию, как у Хералда Ээлма, эстонский кинетизм и Каарел Курисмаа, эстонский гиперреализм Андо Кесккюла, Рейна Таммика и Айли Винт, эстонская анимация с такими удивительными цветами, как «Большой Тылль» Рейна Раамата и Юри Аррака,— все как будто немного по ту сторону железного занавеса. Было эстонское концептуальное искусство, как у Раула Меэла, настоящее, не романтическое, без скидок на изолированность, фундированное научно — благодаря семиотическому Тартускому университету. Была, наконец, дачная колония московских концептуалистов в Кясму — этакое альтернативное союзовским творческим дачам Ворпсведе. Словом, про «Эстонию два», этот смутный объект желания, эту во многом воображаемую и проективную райскую страну, можно было бы сделать отдельную выставку.

Нынешняя выставка между тем не так уж велика и на полноту и многоплановость картины не претендует. Советский период эстонского искусства, как официального, так и сопротивляющегося официозу, предстает главным образом в версии Третьяковской галереи. Эта «республиканская» сердцевина обрамлена работами из собрания эстонского Художественного музея: два межвоенных десятилетия с целым оркестром экспрессионистов, метафизиков и «новых вещественников» и магическим реалистом Эдуардом Вийралтом в качестве первой скрипки (временами он кажется другом и единомышленником Филонова) и три постсоветских десятилетия с целым хором художниц-феминисток и Эне-Лийс Семпер в качестве запевалы (ее последняя театральная работа будет показана в декабре на фестивале NET). В сумме — полвека независимости на полвека зависимости. Но при этом эстонская школа, несмотря на все ее добровольные зависимости от Парижа, Берлина, Нью-Йорка, Хельсинки и вынужденную зависимость от Москвы, демонстрирует поразительную особость во всем — от всепроникающей графической культуры до взгляда на природу, не допускающего различий между микро- и макрокосмом. Иначе говоря, ту независимость, которая и позволила ей так быстро регенерироваться в последние десятилетия.

«Поэтика рубежей. Эстонское искусство 1918–2018». Третьяковская галерея на Крымском Валу, 22 ноября — 27 января