Константин Богомолов поставил в питерском БДТ спектакль «Слава» по одноименной пьесе Виктора Гусева. Знаменитая труппа разыгрывает тот самый текст, который впервые прозвучал на этих подмостках в 1936-м, в разгар великого террора. На спектакле «Слава» в сегодняшнем БДТ побывала Алла Шендерова.
Ни один из артистов, занятых в спектакле, не подает залу никаких сигналов, ирония это или новая культурная политика
Фото: Стас Левшин, Коммерсантъ
«Гнев страны в одном рокочет слове. / Я произношу его: расстрел…» — это строчки Виктора Гусева из «Литературной газеты» за 1938 год. Хотя вообще-то Гусев поэт лирический. Недолго проучившись в студии при Театре Революции, а потом на Высших литературных курсах, он неплохо чувствовал театр, пьесы ему удавались. «Весна в Москве», «Свинарка и пастух» и даже «В шесть часов вечера после войны» — фильмы, снятые по его сценариям.
Поездив по стране, Гусев написал пьесу в стихах — «пафосную пьесу против пафоса», как называет «Славу» Константин Богомолов. В ней два молодых инженера с фамилиями Маяк и Мотыльков спорят за право спасать гидростанцию от лавины, сошедшей в долине Азау. То есть Мотыльков, в отличие от Маяка, не спорит — он сидит в парке на лавочке, целуется с невестой-летчицей, и на подвиг его в общем-то не тянет. Само собой, подрывать лавину — а на самом деле, на смерть — начальник пошлет именно его. Потому что мечтающий о славе Маяк отпугнет начальника громокипящими речами и между делом пнет — за глаза — друга. Мотыльков не пнет и речей не произнесет, за что и отправится на подрыв.
Вместо жирного сталинского лоска у Гусева благородная сдержанность и ирония, маскирующая чувства. «Быть может, / На смерть полетел, / И без чаю»,— мать будущего героя вдруг заговорит почти словами Вершинина из «Трех сестер». Да и сам герой за десять минут до испытания спешит к матери на именины — в пьесе у него три брата, но поздравить приходит лишь он. Словом, душевная грация социализму не помеха.
А тут еще актеры БДТ, один роскошнее другого: полностью отстраняются от образа, ничуть не смущаясь условностями,— вроде раненого Мотылькова (изумительный Валерий Дегтярь), оказывающегося не в больнице, а на абсолютно пустой сцене: экран заставляет его существовать на крупном плане. Вокруг расхаживает хирург Черных — мужественный профессионал, переливший герою свою кровь,— в не менее изумительном, но женском исполнении Елены Поповой. Уходя на подвиг, Мотыльков по воле Богомолова вдруг резко меняет бравурный ритм, сообщая реплике интонации Бродского: «Я уезжаю / В край далекий, / Довольно гиблый…»
Театральный мичуринец, прежде прививавший к «Идиоту» Достоевского «Принцессу Турандот» Гоцци, а к «Идеальному мужу» Уайльда — соц-арт собственного сочинения, Богомолов вырос в серьезного мастера, но вкус к экспериментам не утратил. В «Славе» он прививает зрителям БДТ (их он называет фокус-группой) бациллу сталинской чумы и заражает своим исследовательским азартом артистов: все, включая Нину Усатову, не подают залу никаких сигналов, стеб это или новая культурная политика.
Это вообще главная особенность спектаклей Богомолова. Он вступает в тесный контакт со зрителем, при этом не то что не навязывая, а даже не выдавая своего отношения: кто прав, кто виноват и что все это означает. Само собой, часть публики впадает в ступор. Хотя это ведь и есть современное искусство, когда основное действие происходит не на сцене, экране или в выставочном зале, а внутри зрителя.
Вкушая «Славу», наслаждаешься качеством зрелища, сопереживаешь героям, а потом ужасаешься своей реакции. А тут еще соседи: кто смеется, кто волнуется за героев. Фраза матери Мотылькова в исполнении Нины Усатовой: «Сталин — сын трудового народа, / А я трудового народа дочь» — и вовсе вызывает дружные необъяснимые аплодисменты.
Пообвыкнув в этом мороке, успеваешь кое-что заметить: например, что художник Лариса Ломакина точна с приметами большого стиля — вроде ломящегося от бутафорских закусок стола, достойного «Кубанских казаков», а вот сделать окно «забыла», за шторами — глухая стена. Анатолий Петров произносит бравурные речи Маяка, а экран укрупняет его остановившийся от ужаса взгляд: 36-й год, он на ковре у начальника. Эти фирменные богомоловские «провалы в вечность» можно описывать и дальше. Спектакль пролетает за два с небольшим часа, зрителю, похоже, хочется еще — в фойе спорили чуть не до крика.
Я же вспомнила, как однажды в Неаполе набрела на здание почтамта — образец муссолиниевской архитектуры с крупной надписью: «1936. XIV год фашизма». И вдруг застыла посреди веселого, шумного города. Примерно так же в спектакле Богомолова зрители застывают, увидев на экране лица молодых советских героев в исполнении совсем немолодых Петрова и Дегтяря. Они без конца твердят о юности и светлом будущем, а мы видим то, что видим.