С премьером датского Королевского балета КЕННЕТОМ ГРЕВОМ встретилась ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
— Вы, наверное, мало репетировали в Москве?
— Маловато. Три дня. Ведь у меня в субботу-воскресенье была "Манон" в Копенгагене. Поэтому все время стрелял глазами туда-сюда. Костюмы Анастасии первый раз на сцене увидел, а ведь они диктуют совершенно другой подход к пируэтам.— Анастасия Волочкова считается тяжелой партнершей. Московские танцовщики избегают с ней танцевать.
— Она просто высокая девочка, поэтому нужны сильные мужчины, которые ей соответствуют. И вообще, если я не могу поднять танцовщицу, то это не ее проблема, а моя.
— На сцене вы вели себя очень уверенно.
— Когда я сюда приехал, артисты на меня так смотрели — мол, это вообще кто такой? Но на спектакле я начал ощущать поддержку труппы. Я с ними общался на сцене, они смотрели мне в глаза — а это очень важно. Ведь когда артистам не нравится, они умеют так стеклянно смотреть — сквозь тебя. Я как-то постепенно труппу завлек: "Давайте, ну давайте, ребята..." Конечно, публика важна, но танцовщики — они-то по-настоящему знают, чего ты стоишь. И когда они говорят после спектакля: "Все хорошо",— это действительно приятно.
— А как вам наша труппа?
— Я думаю, в Дании, да и в других труппах сейчас танцуют слишком осторожно, слишком аккуратно. Здесь по-настоящему выкладываются. Я смотрел на них во все глаза. Какой тореадор, какой темперамент!
— И завалил два сотбаска.
— Ну, второй был почти нормальный. А потом, что там сотбаски, когда есть танец! А женщина в красном (Юлиана Малхасянц.—Ъ)! Я от нее в таверне оторваться не мог. Потом слышу: "Кеннет, Кеннет!" Это меня Анастасия зовет — тут вспомнил только, что я не зритель, а Базиль.
— Вы поменяли много хороших трупп. Почему вы бегали по миру?
— Я ушел из NY-city ballet, потому что не мог получить грин-карту. А Барышников мне сказал: "У меня есть контакты с госпожой Рейган. Она тебе все сделает". Мне действительно сделали все документы за три дня, и я остался в ABT. А когда я уезжал в Париж, к Нурееву, Миша мне сказал: "Кеннет, поезжай. Этот шанс — уникальный, а я с будущего года уже не директор ABT". После Парижа я туда не вернулся, потому что Джейн Херман — ноль как художественный руководитель. Мне просто везло на потрясающих людей. С Мишей мы постоянно по телефону общаемся. Рудольф...— я вообще молился на него.
— Где Нуреев вас нашел?
— Нуреев увидел меня шестнадцатилетнего в NY-city, а через три года, когда я танцевал у Миши (Барышникова.—Ъ) в ABT, подошел и сказал: "Может, в Париж поедете? Мне нужны высокие танцовщики". Ну, я и поехал. Он сделал меня этуалью. Это было в последние два года его директорства. Я танцевал в "Лебедином" вместе с ним: Нуреев — Ротбарта, я — Зигфрида. Был жуткий скандал. Танцовщики отказывались работать. Но Рудольф сказал: "Я здесь босс и хочу, чтобы этот парень был в этой труппе звездой". Дирекция оперы пригрозила, что не продлит контракт с Нуреевым. Он их послал к черту. Я ему говорю: "Да ладно, перестаньте, я уеду". А он мне: "Дело не в тебе. Это принцип. Если я руководитель, я принимаю решение и я отвечаю за все". И ушел. И я вместе с ним. Он уже не хотел бороться — не очень хорошо себя чувствовал.
— А в Дании почему осели?
— Я люблю Данию — приятная страна. У меня чудные дети, прекрасная жена, приятная работа. Люди хорошие. Есть чем заняться в будущем. Я себе и дом построил.
— Сам?
— Да, в одиночку. Копал трактором яму под фундамент, цемент месил, кирпичи клал, электричество проводил, воду, газ, деревом обил — все до последнего гвоздя. Вот шрам, видите — это я палец себе почти отрезал электропилой. А вот сюда гвоздь вбил — никак выдернуть не мог. Мне нужно какое-то противоядие от балета, понимаете? В балете мужчины глазки красят, ручки нежно так держат. Для равновесия мне нужно делать что-нибудь грубое. Один балет — это опасно.
Мой отец — известный в Дании профессиональный игрок в гольф. Он расстроился, когда я захотел заниматься балетом. Но я ему сказал: "Папа, посмотри, в балете один мужчина на сцене. А вокруг 30 красивых женщин. А в гольфе что? Один мужчина и клюшка". Папа понял меня.