премьера театр
В "Табакерке" поставили одну из лучших пьес конца XX века — "Аркадию" Тома Стоппарда. Побывавшая на премьере МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА пожалела, что в школе плохо учила физику.
Так уж получается в последнее время, что на смену лирикам в театр приходят физики. В обоих подведомственных Олегу Табакову театрах это происходит буквально на глазах. Не успели во МХАТе выпустить премьеру "Копенгагена" (см. Ъ от 27 февраля), в котором два физика битых три часа спорят о квантах и ядерных реакциях, как в "Табакерке" тоже заговорили о законах термодинамики, ньютоновском детерминизме и формулах итерации.
В "Аркадии" современного английского драматурга Тома Стоппарда формулы, графики, архивные бумаги и исторические свидетельства играют такую же роль, как в обычных пьесах — романы, измены и свадьбы. И трудно поверить, но зритель, который вроде бы уже привык, чтобы его развлекали и "не грузили", как завороженный послушно сидит и внимает умным рассуждениям ученых, как будто и для него жизненно важно, убил или нет когда-то лорд Байрон на дуэли третьеразрядного поэта Эзру Чейтера и можно ли, определив положение и направление движения всех атомов во вселенной, составить формулу будущего. Как сказал бы один из героев пьесы: "Какое мне дело до того, сжимается вселенная или расширяется? Да хоть на одной ножке прыгает и поет 'У Пегги жил веселый гусь' — мне на это наплевать". Так почему мы не плюемся?
А все дело в том, что в "Аркадии" сухие, казалось бы, научные споры и открытия наполнены такой страстью, какую не часто встретишь и в жизни, формулы тут звучат как любовные признания, а ветхий листочек письма — подлинник начала XIX века — становится дороже миллионного наследства. Прошлое и будущее в пьесе обмениваются между собой токами, в которых мерцают тонкие лучи гениальных прозрений и догадок, сближающих природу и математику, любовь и физику, поэзию и биологию.
При постановке этой пьесы театру приходится балансировать на грани двух опасностей: засушить спектакль и усыпить всех зрителей, тем более что полная версия "Аркадии" может идти и пять часов (не пугайтесь, в "Табакерке" всего три с половиной), или, наоборот, испортить тонкое кружево пьесы чересчур грубой игрой, призванной развлечь публику. Режиссеру Александру Марину и артистам театра-студии Табакова не без огрехов, но в общем и целом удалось не угодить ни в одну из этих пропастей.
Спектакль, словно древняя модель нашей планеты, держится на четырех китах, вернее, на двух парах — из прошлого и настоящего. Луиза Хуснутдинова и "приглашенная звезда" Алексей Гуськов, принятый недавно в труппу МХАТа, играют двоих современных исследователей-литературоведов, выискивающих в архивах старого графского поместья следы пребывания в нем лорда Байрона и еще какого-то таинственного отшельника. Алексей Гуськов, знакомый большинству зрителей по киноролям злодеев, тут показывает себя прирожденным комиком. Он лебезит перед коллегой, первой застолбившей этот золотоносный прииск, он, как охотничья собака, возбужденно трясется и водит носом, чуя сенсационную добычу, и, празднуя победу, готов разнести в щепки чересчур дотошных оппонентов, лишенных "научной дерзости".
Историческую же часть спектакля вывозят студентка РАТИ Лина Миримская, играющая гениальную девочку Томасину, и Александр Фисенко — ее домашний учитель Септимус Ходж. Обоим актерам удалось точно попасть в предложенные образы. Учитель Александра Фисенко — настоящий сын закатившейся эпохи Просвещения: интеллектуал, каким должен быть выпускник Кембриджа, донжуан, дуэлянт, ироничный и вместе с тем поэтически настроенный юноша, каким должен быть приятель лорда Байрона. Но лучше всех в спектакле, несомненно, Томасина Лины Миримской.
Молодой актрисе удалось убедительно показать тот возраст, когда сквозь смешную угловатую детскость в девочке проступает первая неловкая женственность. Когда она жадно открывает мир, равно интересуясь "карнальными объятиями" и новой геометрией. Она безутешно рыдает над судьбой сожженной Александрийской библиотеки, проклиная, как свою одноклассницу, "эту идиотку Клеопатру", мечтает научиться танцевать вальс и вывести формулу будущего. Образ гениальной девочки, которой суждено погибнуть в 16 лет, получился столь трогательным и пронзительным, что финальная сцена, где поезд времени уходит в будущее без нее, выводит спектакль за рамки интеллектуального театра. Физика опять упрямо оборачивается лирикой.