Анна Немзер Раунд: Оптический роман
Анна Немзер профессионально изучает историческую память. Она, например, соавтор проекта и книги «Музей 90-х», где первое постсоветское десятилетие показано через свидетельства частных людей. Как коллаж вербатимов — интервью, внутренних монологов, разговоров с психологом или следователем — устроен и ее роман, действие которого начинается во время революции, заканчивается в 2030 году и захватывает три поколения, хитро связанные между собой и разбросанные по разным странам. «Раунд» стилизован под «устную историю», но тема его — не реконструкция прошлого, а современность, выросшая из этого прошлого и потому вынужденная его осмыслять.
Это очевидно уже в экспозиции романа, которая актуальностью даже перенасыщена: Дима Грозовский, рэпер с филологическим бэкграундом, похожий на Оксимирона, спорит о творчестве художника-акциониста Пети, в котором узнается Павленский, с любовью своей жизни, гениальным физиком Сашей. Саша — трансгендер: влюбившись в девушку, сменившую пол, Дима в дальнейшем любит уже мужчину, и это становится для него не только причиной личного кризиса, но и социальной проблемой, учитывая гипертрофированную гомофобию рэп-культуры. Другие молодые персонажи — Нина, журналистка «Дождя», чей дед то ли донес, то ли не донес в свое время на деда Димы, израильская журналистка Тами и ее возлюбленный Ари, гибнущий во время митинга в Москве. Их любовный многоугольник двигает вперед политический триллер (интригу портить не будем), рифмуясь при этом с другой констелляцией начала века, участники которой напоминают кто Дзигу Вертова, кто Михоэлса.
К ретроспективному пласту относятся самые яркие места в книге — например, абсолютно бахтинский карнавальный сюжет о возникновении советского цирка. Или разговор с режиссером-документалистом Клодом Ланцманом, автором фильмов «Шоа» о нацистских лагерях смерти и «Последняя несправедливость», восстанавливающего репутацию старосты Терезинского гетто Беньямина Мурмельштейна, который долгое время считался коллаборационистом.
Эпизод с Ланцманом — единственный невыдуманный. Разговор этот, не влияющий на развитие сюжета, важен, поскольку проблематизирует подход к материалу — ставит вопрос о том, возможна ли в восприятии исторических трагедий «серая зона» или есть только узаконенный «черно-белый подход», история о гонителях и жертвах. Только здесь автор появляется лично, в остальное же время вручает диктофон своим альтер эго, журналисткам, причем вкладывает в головы их собеседников собственные язвительные ремарки: «Вообще ни черта не держит. Интервьюер так называемый».
Этот прием создает неуверенную, отчасти извиняющуюся интонацию, невыгодную для прозы и при этом найденную очень точно. В спорах об историческом прошлом главная проблема — как раз интонация и та позиция, на которую она указывает. Возможны ли однозначные оценки или «все сложно»? Работает ли свидетельство само по себе, в какой оно нуждается рефлексии? Возможен ли общий язык в принципе? Густометафорические, изобилующие красивостями и умолчаниями монологи героев говорят вроде бы, что нет: «Либо с первого раза искра, либо ничего не получилось; объяснить никогда ничего не выйдет». Но позиция автора другая. Метафоры — один из столпов художественной литературы, но в документальный век они неизбежно режут ухо, потому что рассчитаны на «своих». Немзер выводит этот диссонанс на свет, делая наглядной необходимость поиска общего языка.
Издательство АСТ
Елена Шварц Стихи из «Зеленой тетради»
Эта небольшая книжка вышла к семидесятилетию Елены Шварц, и сам юбилейный характер издания как бы подтверждает статус классика. В смысле издательской судьбы Шварц повезло больше, чем кому-либо из поэтов ленинградского андерграунда 70-х. Основной корпус давно опубликован, ее не надо представлять читателю, доказывать гениальность. Именно поэтому может появиться такая вроде бы обаятельно-необязательная вещь, как этот сборник.
В так называемую «Зеленую тетрадь» сама двадцатипятилетняя Шварц собрала часть своих ранних текстов. Составители дополнили ее рядом других, непечатавшихся стихов начала 70-х. Все это — как бы отбракованные, запасные, не вошедшие в канон вещи.
Стихи эти читаются, как подростковые пробы, то, что было до настоящей ее поэзии. Но любопытно то, что хронологически это не вполне «начальная пора». Многие классические стихи Шварц написаны в те же годы. Тогда, на рубеже 60-х и 70-х, известная нам Шварц будто бы появляется сразу как поэт огромной интеллектуальной и чувственной смелости, технической виртуозности и пророческой власти. Забытые тексты «Зеленой тетради» — не свидетельства обратного, скрытых слабостей, неудач. Скорее они показывают, что эта сила требовала тренировки. Это опыты — упражнения мускулов и воли.
Один из главных сюжетов зрелой Шварц — само тело поэта как пространство чудесных и страшных метаморфоз, сцена, на которой разворачивается пророческая мистерия. Все это уже есть в юношеских стихах, но колеса той машины, с помощью которой являет себя в этой мистерии Бог, здесь будто бы немного поскрипывают. Можно увидеть скрытую часть представления: как удивительное действо только начинается в неловком, несоразмерном теле подростка.
«Мальчик засыпает в Вавилоне. / Невысоко над его окном / Ласточка впотьмах червя уронит / И, влетев в свой рукавишный дом, / Щебетнув, задернет вход крылом. / Ласточата залепечут вяло, / Кулачком гнездо уткнулось в воздух. / Что прочнее, ласточка, слюны? / И накинуто на всех, как одеяло, / Чье-то чувство пред живым вины. / Ты спокойно в крепком доме спишь / На дне времен, в глубоком их стакане, / В осадке мутном — в вечном Сеннааре. / Но, слава Богу, ты не замечаешь, / В какой глубокой древности ты спишь. / Ты окружен надежною страной / И греешь ночь своим живым теплом. / Ах, ласточка, законопать слюной / Продрогший мозг и мой холодный дом».
Издательство Порядок слов
Энн Холландер Пол и костюм
Книга американского историка Энн Холландер вышла по-английски в 1994 году. Это, похоже, одно из лучших в своем роде исследований — краткий и емкий очерк европейской одежды от Средних веков до конца ХХ века. Его главный герой — классический мужской костюм. Традиционно считается, что мода — женское дело. Мужская одежда теряется в тени великолепия причесок и платьев. Она считается неизобретательной, нейтральной. (Эксцессы вроде эпохи денди или панка остаются исключениями.) Холландер придерживается противоположной точки зрения: именно в мужской одежде совершались подлинные революции — функциональные, эстетические, сексуальные. Женская же мода всегда была консервативной, а когда ей надо было измениться, заимствовала идеи из мужской. Главной революцией был уже упомянутый, возникший на рубеже XVIII и XIX веков классический костюм — воплощение демократической идеи и сексуального освобождения, изобретение, представляющее каждому мужчине, вне зависимости от его происхождения и природных данных, идеальную форму античной статуи — более всего подходящую свободному гражданину. Энергия этого открытия работает в западной культуре до сих пор, возвращается во вроде бы незаметных для нас формах, включая моду на футболки, также универсализирующую и эротизирующую. Холландер подробно рассказывает, как на протяжении нескольких веков открытие костюма меняло отношения тела как такового и тела как образа, формы публичного существования и культурной идентификации, задействуя визуальный материал от романтической живописи до современной рекламы. Но, что особенно приятно, она нигде не впадает ни в снобистский академизм, ни в бульварное заигрывание с читателем.
Издательство НЛО Перевод Евгения Канищева и Любовь Сумм
Раиса Кирсанова Портрет неизвестной в синем платье
Еще одна, несколько более специальная, но все же любопытная книга об истории костюма. Искусствовед Раиса Кирсанова специализируется на атрибуции русской живописи через детали одежды и прически. Именно этому процессу посвящена ее книга — обращенная, впрочем, не к специалистам. Как по фасону и цвету платья, прическе, парику и шляпе, военной форме и орденам, брюкам, застежкам, перчаткам понять что-то про изображенных на парадных и домашних портретах, часто забытых героев. Социальный круг, интересующий Кирсанову, довольно узок — только русская мода, вторая половина XVIII и первая XIX веков, высший европеизированный класс, бывший заказчиком большей части сохранившихся портретов. Но про эту дворянскую внешность здесь огромное количество подробностей. Около половины книги занимает словарь, благодаря которому можно разобраться, что значат часто встречающиеся в классической литературе и обычно моментально забывающиеся слова вроде «архалук» или «тюрлюрлю».
Издательство Кучково поле