премьера балет
В Большом театре состоялась московская премьера балета Ролана Пети "Собор Парижской Богоматери". ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА хоть и не прониклась величием этого сооружения, но сочла такое репертуарное строительство полезным и даже необходимым.Ролан Пети, поставив "Собор Парижской Богоматери" в Парижской опере в 1965 году, совершил переворот и в эстетике, и в репертуарной политике французского гостеатра. Цитадель академизма, без малого три десятилетия кормившаяся неоклассикой своего руководителя Сержа Лифаря, пала: на подмостки ворвались 60-е с их минимализмом, бунтарством и экзистенциальной проблемой личного выбора. Соратники-соавторы спектакля выступили единым фронтом. Композитор Морис Жарр заполнил балет ревом органа, мощными распевами мужского хора и угрожающим ритмом ударных, обозначив таким образом дикую стихию толпы; в противовес ей каждого из протагонистов он наделил личным голосом-инструментом. Сценограф Рене Алльо обозначил фасад и интерьер собора паутиной выверенных линий, в размытых пятнах задника позволил угадать контуры Парижа, а противопоставил городу одинокий колокол — объемный, мощный, совсем как настоящий. Кутюрье Ив Сен-Лоран, постоянный сотрудник Ролана Пети, сделал средневековую чернь безмозгло яркой (оранжевой, зеленой, фиолетовой, желтой), одев женщин в свои излюбленные мини-трапеции, мужчин — в трико и прямоугольные рубахи, и лишь для четверки главных героев придумал костюмы-характеристики.
Хореограф, нарушив вековую балетную традицию (согласно которой танцующий любовный треугольник составляли цыганка Эсмеральда, бедный поэт Гренгуар и ослепительный аристократ Феб, а Клод Фролло и урод Квазимодо благополучно мимировали на обочине сюжета), романтика-поэта изгнал из балета вовсе, а главными персонажами сделал как раз монаха и звонаря. Именно они попадают в пресловутую ловушку "пограничной ситуации", на них лежит вся тяжесть экзистенциального выбора, и властью над людским стадом обладают тоже они. Четырех героев балета наглухо блокируют горожане — мощно поставленные массовые сцены играют определяющую роль в создании атмосферы спектакля. Но индивидуалист Пети народ явно недолюбливает — не только боясь слепой разрушительной силы толпы, но и презирая ее за готовность подчиниться любому лидеру. На премьере сорокалетний танцовщик-хореограф, еще в юности попавший под обаяние Жана Кокто, выбрал себе партию горбуна — "красавица и чудовище", любимый сюжет его идейного наставника был для Ролана Пети по-прежнему актуален.
За 38 лет "Собор Парижской Богоматери" прошел чуть не две тысячи раз, перетанцевали его все мировые звезды, так что Большой театр — чуть ли не последняя труппа, где этот балет еще не ставили. Нельзя сказать, что перенос "Собора" в Москву был вызван эстетическими соображениями. Все гораздо проще: после благополучной "Пиковой дамы" москвичи тут же заказали Ролану Пети еще один эксклюзив на русскую тему, намекнув на лермонтовский "Маскарад". Но предусмотрительный хореограф побоялся входить в одну воду дважды, и вместо эксклюзива предложил что-нибудь готовенькое. Худрук балета Большого Борис Акимов выбрал "Собор": во-первых, проверенный временем спектакль вряд ли провалится, во-вторых, русская публика лучше клюет на балеты многоактные и сюжетные, в-третьих, в "Соборе" есть работенка для гигантского кордебалета Большого, в-четвертых, превосходные мужские роли словно созданы для премьеров, которыми всегда гордился Большой. К тому же хореография спектакля не требует владения техникой современного танца, которой русские артисты не обучены.
Однако худрук не учел косности собственной труппы. Сначала, как говорят, кордебалет хихикал на репетициях, когда ему предлагали встать на четвереньки и по-собачьи задрать ногу в сцене молитвы. Потом премьеры один за другим отказывались от ролей по разным мотивам, но по одной причине: спектакль явно невыездной, на Западе его видели-перевидели, так к чему ломать ноги? В результате к премьере, подготовленной за авральные 40 дней, в труппе из 250 человек обнаружилось два Квазимодо, три Эсмеральды и лишь по одному Фебу и монаху. И на всех — только одна знаменитость.
На премьере все очень старались. Кордебалет, непривычный к пластическому сарказму, старался просто успевать в музыку и сохранять непривычную угловатость поз. От этого ученического старания из балета напрочь исчезла как зловещая мощь толпы (что особенно сказалось в сцене "Двор чудес"), так и презрительная по отношению к ней ирония хореографа. Солисты лучше освоили лапидарный и острый текст. Наиболее точен оказался Ян Годовский. Единственное, что помешало его монаху оказаться центром спектакля,— психофизика артиста: невысокий рост и педантичная расчетливость не позволили этому Клоду Фролло воплотиться в подлинного демона зла. Феб у Александра Волчкова получился славным — юным, прекрасным, слегка порочным и божественно недалеким. 22-летний дебютант прилично справился с вариацией (великолепны были его зависания в субрессо) и, вероятно, поднакопив уверенности и физических сил, будет справляться с ней еще лучше. Светлана Лунькина оказалась очаровательной Эсмеральдой — трогательной, изумительно легкой и точной в адажио и на редкость естественной. Но именно из-за того, что балерина не пыталась выйти за рамки собственной, лирико-романтической актерской природы, в ее цыганке не чувствовалось рокового эротизма, из-за которого разгорелся весь сыр-бор и все поумирали.
Николай Цискаридзе, напротив, роль Квазимодо принял как вызов собственному амплуа. Героически сопротивляясь своим актерским штампам и самоотверженно изображая горбуна, он проделал работу куда более принципиальную, чем год назад, создавая вместе с Пети своего Германна. Квазимодо получился непривычным, но по-своему убедительным. Нервная экспрессия танцовщика превратила физическое уродство звонаря в душевную болезнь: выходило так, что несуществующий горб, для обозначения которого хореограф придумал согнутую под прямым углом руку,— просто метафора груза комплексов, изувечивших душу звонаря. Причем, не доверяя телесной убедительности своего перевоплощения, танцовщик Цискаридзе разукрасил лицо чудовищно архаичным гримом (выпирающие надбровные дуги, борозды морщин, коричневые треугольники на щеках), отчего его актерский подвиг чуть не оказался напрасным. Куда более адекватным (хотя и более традиционным) горбуном может оказаться завтра Дмитрий Белоголовцев: даже на черновом прогоне было видно, как его умное тело интуитивно находит убедительные пластические интонации (за один фрагмент, в котором этот Квазимодо отрешенно и беззлобно душит своего благодетеля-монаха, могу отдать всю яркость Николая Цискаридзе).
После премьеры, распробованной публикой не сразу (скупые аплодисменты первого акта сменились оживленными во втором и увенчались финальной овацией), рассуждения о том, устарел ли "Собор" и нужен ли он вообще, кажутся беспочвенными. До этой хореографии, как и до эстетики западных 60-х нам еще расти и расти — что зрителям, что артистам. И иным путем к более современной эстетике пробиться не удастся.