Психологический триллер Михаила Брашинского "Гололед" — ни на что не похожий образец нового русского и даже, если угодно, европейского авторского кинематографа. Фильм необычен как с точки зрения сюжета, так и с точки зрения его воплощения. Плюс ко всему он претендует на то, чтобы стать самым скандальным отечественным дебютом года.
Главная героиня (Виктория Толстоганова) — молодая преуспевающая женщина-адвокат. Она выигрывает очередное крупное дело, и, когда клиент уже почти празднует победу, в ее руках оказывается аудиозапись, доказывающая его вину. Бизнесвумен привыкла играть с жизнью в азартные игры — она спит с чужими мужьями, занимается дайвингом — и решает сыграть еще в одну, только гораздо более опасную. Она сообщает о находке одновременно и представителям клиента, и в прокуратуру. Ей интересно, чем дело кончится. Но когда события начинают принимать опасный оборот, у героини уже нет возможности остановиться — она все дальше, словно по льду, отскальзывает от нормальной жизни. Надо отметить, что это лишь небольшой кусок сюжета. Перед началом пресс-показа начинающий режиссер и маститый кинокритик Михаил Брашинский попросил коллег не раскрывать всех подробностей истории.
Но вот об уникальном техническом воплощении фильма рассказать стоит. Во-первых, "Гололед" поставил абсолютный рекорд в российском кино по количеству монтажных склеек на единицу времени. Монтаж считается динамичным при 600 склейках на полтора часа экранного времени, а в 70 минутах "Гололеда" их 1011. К тому же фильм снят на цифровое видео и затем переведен на 35-миллиметровую кинопленку, что придает изображению дополнительное ощущение реальности. Саундтрек — песни Земфиры вперемешку с композициями группы "Дубовый Гаийъ" и опусами московских электронщиков. Уже этих технических новшеств было бы достаточно, чтобы привлечь к фильму интерес. Но настоящий ореол скандальности ему придали витавшие с самого начала съемок слухи.
Поговаривали о том, что фильм будет посвящен сексуальным меньшинствам — как известно, таких фильмов в России вообще практически не снимают. Слухи не опровергались. Но более всего кинематографическую общественность взволновало, что режиссером фильма стал кинокритик с богатым жизненным опытом. В разное время Михаил Брашинский работал проводником Октябрьской железной дороги, официантом в турецком ресторане, диджеем в Нью-Орлеане и нью-йоркским университетским профессором, а сейчас обозревает кино в журнале "Афиша". Если для мирового кинематографа карьера "критик--режиссер" вполне нормальна — с написания заметок начинали такие зубры, как Жан-Люк Годар, Франсуа Трюффо, Вернер Фассбиндер, Вим Вендерс, то для российского кино этот опыт практически уникален.
АЛЕКСЕЙ КАРАХАН
В кинотеатрах "5 звезд", "Ролан" с 6 февраля
Михаил Брашинский хочет вступить со зрителем в жесткий интимный контакт
Кинокритик "Коммерсантъ-Weekend" АЛЕКСЕЙ КАРАХАН с завистью расспросил кинокритика, а теперь еще и режиссера МИХАИЛА БРАШИНСКОГО о его дебюте.
— Еще задолго до появления "Гололеда" за ним закрепилась слава скандального фильма. Какой реакции критиков и зрителей вы добивались?
— Я хотел бы вызвать у них замешательство. Чтобы, посмотрев мой фильм, люди не совсем понимали, что такое с ними сейчас произошло. Я пытался использовать доступные мне средства кинематографа для того, чтобы вступить в очень жесткий и интимный контакт со зрителем — после которого, хотелось бы верить, он не будет комфортно чувствовать себя в реальном мире. Ощущение зрительского дискомфорта для меня очень важно, я добивался его. Но не потому, что я не люблю своего зрителя. Как раз наоборот.
— К какому направлению в кино вы себя относите?
— В кинематографе уже давно нет никаких направлений, поэтому я себя ни к какому и не отношу. Наверное, какой-нибудь критик скажет, что мой фильм сделан в традициях современного европейского авторского кино. Но я отношусь к фильму как режиссер, а не как критик.
— То, что вы все-таки критик, вам помогало или мешало?
— Ни то ни другое. Это совершенно разные вещи. Другое дело, что все те фильмы, которые я посмотрел — но не как критик, как зритель,— наверное, влияют на все, что я делаю: на то, как я ем или как снимаю кино.
— А сколько фильмов вы посмотрели?
— Тысяч десять, двадцать, не знаю, не считал.
— Какие фильмы вы пересматриваете чаще других?
— Хичкока и Гайдая. Но их влияние на мой фильм не больше и не меньше, чем деревьев, домов и неба. Это все не киноведческие влияния, это влияния одной части жизни на другую часть.
— На экране ощущается огромное влияние еще одной части вашей жизни — в фильме очень много Москвы. И это при том, что вы родились в Питере и долго жили в Нью-Йорке. Как это вышло?
— Москвы в фильме как раз не очень много, хотя она играет едва ли не главную роль. Хотелось ее не показать, а как бы внушить. Вызвать дух, что ли. Проще всего было бы сказать, что это связано с тем, что сейчас я живу в Москве. История "Гололеда" чисто московская, она не могла бы случиться ни в Нью-Йорке, ни в Петербурге. У каждого места свои истории.
— Что для вас Москва?
— Москва — это такой инструмент наслаждения, который пользуется тобой. Часто от этого мутит. Иногда кончаешь.
— Для кого вы сняли фильм "Гололед"?
— Для всех. Только так может ответить любой нормальный режиссер. Этот фильм адресован всем, кто готов прийти к нему открытым, проделать какую-то внутреннюю работу в кинозале и уйти немного другим.
— "Гололед" — ваш дебют. Все ли вам удалось из того, что задумывали?
— Сейчас мне кажется, что я с самого начала представлял этот фильм именно таким, каким он и получился. Но так кажется всем: реальный фильм постепенно вытесняет из сознания его идеальный образ. Возможно, я мог бы быть еще более жестким, еще более радикальным. Мне жаль, что я не пошел до конца.
— То есть вам не удалось сказать всего, что хотелось?
— Нет, я бы так не стал говорить. Но в фильме есть еще масса того, чего я, возможно, не хотел сказать, но что увидит зритель. Что ты в нем видишь, то в нем и есть.
— Вы считаете, что фильм получился для всех, но думаю, что большинство зрителей сочтут его маргинальным...
— Если взять за центр Филиппа Киркорова, то я, наверное, действительно нахожусь где-то на краю. Он, я знаю, приглашен на премьеру — интересно будет с ним потом поговорить. Но слова типа "центр" и "маргинальность" уже не актуальны: границы в культуре размыты, никакого центра нет, мейнстрим, арт, коммерческое, культовое — все уже давно перемешано.