В Роттердаме продолжается 32-й Международный кинофестиваль. Из российских фильмов первым показан "Гололед" Михаила Брашинского. Из Роттердама — АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Похоже, что этот фестиваль становится самым живым и энергичным в Европе. Здесь есть несколько центров неформального общения, и начиная с середины дня до глубокой ночи кипят дискуссии и ток-шоу. Здесь проходит рынок проектов — "Синемарт". Но главное, фестивальный каталог предлагает огромную и совершенно неожиданную программу, в которой интригует каждый ее раздел и почти каждый фильм.
Мое внимание сразу привлекла "Трилогия" (La trilogie) бельгийца Лукаса Бельво. Первая ее часть имеет все признаки романтической комедии: супруги подозревают друг друга в измене, что приводит к многочисленным квипрокво. Во втором и в третьем фильмах дословно повторяются сцены и ситуации из первого, но они поставлены в контекст то триллера, то детектива, то мелодрамы и приобретают совсем другое звучание. Самое занятное, что все события разыгрываются на одном пятачке, в провинциальном Гренобле, а главные героини даже преподают в одной и той же школе. Возникает клаустрофобический эффект "Твин Пикс", тем более что одна из училок оказывается наркоманкой (блестящая роль Доминик Блан), другая — связана с опасным террористом, третья... достаточно сказать, что ее играет, казалось бы, потухшая звезда Орнелла Мути. И выясняется, что из нее по-прежнему брызжет эротизм на грани пародии, но именно эту грань жестко контролирует режиссер. Он готовил свой проект в течение нескольких лет, а снял за шесть месяцев — быстрое, пленительное и не лишенное глубины кино.
Специальная программа в Роттердаме посвящена Австралии с этническим акцентом на аборигенов. Знаменитый в Голливуде режиссер Филип Нойс вернулся на родину, чтобы снять фильм "Сетка против кроликов" (Rabbit-Proof Fence). Три девочки, сестры-полукровки, становятся жертвами колониального расистского закона, по которому им запрещено выходить замуж за аборигенов. Их увозят от матери за тысячи километров в лагерь, где должны вывести так называемую чистую расу. Но девочки бегут, и за три месяца две из них преодолевают тысячекилометровый путь через пустыню до дома. Это было 70 лет назад. В финале мы видим двух реальных старух, чья история положена в основу фильма и которые стали богинями современного фольклора.
Эта картина типична для Роттердама, который даже в мейнстриме ищет маргинальные темы и сюжеты, доказывая, что именно на краю культуры скапливаются запасы энергии, не дающие ей захиреть. Это происходит, например, в аргентинском кино с его атмосферными черно-белыми road movies. В одном из них под названием "Внезапно" (Tan de repente) Диего Лермана две оторвы-лесбиянки, называющие себя Мао и Ленин, насильно сажают в машину толстуху-продавщицу и везут к морю, которого та никогда не видела. А потом фильм выруливает в совершенно неожиданном направлении, следуя логике колоритных характеров и не заботясь о чистоте жанра.
Еще год-два назад в Роттердаме в центре внимания было новое японское кино. Оно по-прежнему здесь широко представлено, но откровением больше не звучит. Новый якудза-триллер вчерашнего кумира Такаси Миике уже не собирает полных залов. В прошлом и пик киномоды на Китай. Интерес публики перемещается в сторону политически актуальных лент из Турции или Алжира, где речь идет о конфликтах в мусульманском мире.
А вот Восточная Европа продолжает оставаться маргинальной в худшем смысле этого слова и чаще всего служит декорацией для драм распада — как в фильме француза Филиппа Грандрие "Новая жизнь" (La vie nouvelle), действие которого происходит в мрачных борделях Софии. На этом фоне Россия выглядит не столь безнадежно. "Гололед" режиссера-дебютанта Михаила Брашинского — попытка лихо прыгнуть в контекст модного фестивального кино. В фестивальном каталоге этот фильм, действие которого разворачивается в шикарных московских ресторанах и гей-барах, несет на себе все приметы того, что в том же каталоге названо "жизнью гипермодерных московитов". Еще несколько лет назад такой образ России был бы воспринят как фантастический. Сегодня он выглядит если не реалистичным, то уже почти привычным.